Очень мало меня радует,
А вернее, ужасает и приводит в отчаяние.
Однако альтернативы нет,
Поэтому я заранее приучаю себя
Любить цветы, грибы, мох, траву и деревья.
Говорят, любая трагедия
От частого повторения становится банальной
И теряет остроту.
Что может быть банальнее старости и смерти?
А как остро!
Вот-вот наступит оставшееся мне время.
Что я с ним сделаю?
Пора начинать думать.
Но еще не сегодня.
Может быть, послезавтра…
Смерть обостряет радость бытия
Американский психотерапевт Ирвин Ялом (1980), рассматривая философские идеи Мартина Хайдеггера, пишет, что ощущение своей смертности побуждает нас перейти на более высокий уровень существования. Хотя эта мысль может показаться довольно необычной, ведь смерть и радость — понятия абсолютно несовместимые в любом контексте, но в действительности это не совсем так.
Великолепным примером может служить позиция Моцарта, озвученная им в одном из его писем к отцу. В нем он называет смерть “истинным и лучшим другом человечества… ключом, отпирающим двери к нашему истинному состоянию счастья”.
“Вечером, — пишет он, — я никогда не ложусь в постель без мысли о том, что, быть может (хотя я и молод), мне не увидеть грядущего дня, но ни один из моих знакомых не может сказать, что в моем общении с ними я упрям или мрачен — и за этот источник счастья я ежедневно благодарю моего Творца и от всего сердца желаю того же всем моим друзьям — его творениям”.
По Хайдеггеру имеется два фундаментальных модуса существования в мире: состояние забвения бытия и состояние сознавания бытия. Забвение бытия означает жизнь в мире вещей, погружение в жизненную рутину. Человек капитулировал перед повседневностью. Это обычное состояние многих, и оно сходно с существованием вещей или живых существ, не сознающих, что они есть, что они принадлежат бытию. И выбраться из этого состояния самим чрезвычайно трудно, чаще вообще невозможно. Для этого нужны некие неотвратимые и непоправимые обстоятельства, экстремальный опыт, который “вытряхивает”, вырывает человека из повседневного существования, позволяя ему перейти в более просветленное и беспокойное состояние сознавания бытия. В качестве такого опыта понимание неотвратимости предстоящей смерти, ее реальная угроза или же клиническая смерть превосходят все остальные психологические встряски.
Поначалу осознать правоту этой позиции трудно. Но если обращение к авторитету великого психиатра Зигмунда Фрейда способно помочь в этом, то сошлюсь на его поначалу кажущийся столь же странным вывод о том, что скоротечность жизни увеличивает нашу радость от нее. Ограничение возможности наслаждения, считал Фрейд, повышает ценность наслаждения. Ему же принадлежат высказывания о притягательной силе войны, возвращающей смерть в жизнь.