Вдруг его рука взметнулась, и он схватил Петру за запястье.
— Не пыхти, — не открывая глаз, проговорил Смирна, — Я никому не скажу. — В голове Петры ярко вспыхнули тысячи мыслей о том, что именно он не скажет. О том, что она сидит тут и думает о нём уже который час? Или о её безуспешной борьбе с обидой на Батишек и на судьбу? Или о том их разговоре? И что из этого никому? — Не собирался, — и снова затих, так и не разжав пальцы.
Петра протянула свободную руку, робко касаясь его жаркого лба, и застыла под неожиданно серьёзным взглядом парня.
Часть 19
* * *
Шапежка злила его невыносимо. Бесила так, что выворачивалось что-то внутри.
Смирна стоял под едва тёплым душем, от которого тело покрылось мелкими пупырышками, и дрожал. Больше от злости. Затылок ломило от холода, а с костяшек пальцев уже не капала красноватая вода. Он и сам не понимал, чего так завёлся. Руку разбил. Стену испачкал…
Бесит!
Когда только очнулся, держал её за запястье, да видно так крепко, что на тонкой кожице выступили синяки. Смирна хмурился, пытаясь вспомнить, как сжимал её руку, и почему так сильно? Но это было в пелене какого-то дурного романтического тумана. Тревожный свет свечи смазывал её тонкие черты, делая весь образ каким-то сказочным, ненастоящим. Но это, возможно, он головой нехило приложился, когда сознание потерял, потому что с чего бы ему безотрывно любоваться Шапежкой?
А Шапежка просто устало смотрела на него и всё.
— Ты на кувшинку похожа. Красивая очень, — прошептал одними губами.
Он понятия не имел, почему в его голове нарисовалась именно эта кувшинка, и что за бред исторгает сейчас его рот. Кувшинки росли в малом пруду в старом бабушкином поместье, где он рос ребёнком, и тогда казались ему самыми красивыми цветами. Но когда вырос, совсем о том позабыл.
Петра на его слова даже не дёрнулась. Он вообще не уверен был, что расслышала. Но оно и к лучшему, ибо, что говорить дальше, он точно не знал. Точчно головой ударился. И умом на этой почве повредился, потому что раньше девчонкам ничего подобного он не шептал. Даже беззвучно.
Смирна растеряно тряхнул головой, та отозвалась гулкой давящей болью. Видно, нехило его приложило.
— Пусти. — Шапежка попыталась отнять руку. От резкого движения волосы рассыпались по плечам тяжёлым водопадом, и Смирна от неожиданности её отпустил. Тогда-то он синяки и увидел. Красноватые ещё, свежие совсем. — Девушке своей…
Она говорила что-то ещё, но Смирна, не слушая, опять перехватил её запястье. Приподнялся на локте. Сел.
— Давно тут? — сделал вид, что у него кружится голова, и держался за Шапежку, просто трогая её за плечо, за остро торчащую под плотной тканью юбки коленку, за руку её, такую тонкую, что казалось двумя пальцами можно сжать и переломить. Касался и млел, отчаянно желая провести раскрытой ладонью вдоль напряжённой спины, чувствуя, как рождается внутри жар какого-то необъяснимого восторга. Чем их вообще опоили? Шапежку хотелось прижать к себе и не отпускать — она его сокровище, его …прелесть?