Марий с интересом приподнял внушительные тёмные брови. И Сеш невозмутимо пояснил:
— Эльзу Батишек нашли в постели Маргнека с выжженными каналами. — Марий изобразил затейливый жест, означавший, по его мнению, обнажённую даму, и князь сразу его понял, как и всегда прежде, — Нет, слава небесам, одетую, — Моравицкий со вздохом закатил глаза, — Но младший Бачек видел это её… компрометацио.
— Ну… Маргнек! Ну… Что ж вы все?! — Марий смял тканую карту, промокнул ей лоб и посмотрел на Сешеня в упор, испытывая одновременно восторг и досаду, — Минус одно поколение… Да Батишек описается от восторга! Великая Бездна! А вот хрен ему! — Марий скрутил здоровенную фигу, злорадно потряс ей в воздухе.
— Так он тебя и не спросит, — Моравицкий откинулся в кресле и прикрыл глаза.
— Как это не спросит? Император я или кто?
— Знаешь, иногда я думаю, что венец на тебе подменили, — издевательски отбрил его Моравицкий.
Мария толкнуло в грудь привычной, застарелой болью, но он погасил её, не давая ни во что развиться, в этом он был мастер, да.
Надоело всё.
Устал он от этого контроля. И от ответственности тоже устал. Ни выходных у него, ни отпусков, ни нормальной личной жизни!
А она всем нужна. И императорам особенно! Им вообще этой личной жизни должно полагаться с телегу! Три телеги! Караван телег! А он одну отравительницу никак приручить не может. Второй десяток лет уже пошёл.
Кругом обман и надувательство! Даже в штампованных стереотипах!
Марий наклонился к Сешеню ближе, прищурился.
— Что если так? Если правда подменили. Хочешь на моё место? Хочешь?! — спросил глухо, но так, что хрустальный кувшин с водой на столе дрогнул, расплескав воду, а пламя в камине съёжилось и притихло. Он едва смог поймать волну силы, прежде, чем она расколотила бы всё вокруг, и выплеснулась на Сешеня.
Иногда накатывало так, что хоть вой. И бросить бы всё … к мышам. Ведь как было раньше свободно, просто. А потом бабахнуло. Венец этот. Сначала его накрыло бешеной страстью, он даже не понимал тогда, к чему. Потом страсть сменилась невероятным ощущением собственного величия. Марий невесело усмехнулся, и по сей день полагая, что чувство было заслуженным. А потом тщеславие поистёрлось, амбиции утихли… он опомнился, когда в его отношении к миру и силе стала пробиваться заметная спесь.
Испугался.
Прогнал всех, кто рядом был, кто сам того не желая, поспособствовал. И едва один не остался. Благо друзья остались друзьями.
Друзьями ли?
Император вгляделся в Моравица потемневшими провалами глаз. Сешень дёрнулся, словно бы от удара.
— Продолжай в том же духе, если хочешь, чтобы я тебе врезал, — просипел князь, вцепившись в подлокотники кресла.