Эдола вскочила на постели, когда в больничном коридоре зажегся свет. Послышались торопливые и одновременно тяжелые шаги и прерывистое дыхание. Дверь тихо отворилась, в палату хлынул свет. Соседки на своих койках недовольно заворочались, бормоча что-то о том, что им не дают спать.
— Эдола, — произнесла медсестра. Девушка не помнила ее имени. — Мне очень жаль. Ваша дочь умерла. Мы сделали все, что могли…
Мир уменьшился до размера спичечной головки. Ночную больничную тишину прорезал пронзительный крик. Потом резко стало тихо. Эдола потеряла сознание и обмякла на кровати. Она не видела, как к ней бросилась медсестра, как она нажала на тревожную кнопку. Сердце девушки остановилось. Потом была реанимация, кошмары, в которых ее дочь снова и снова задыхалась от неизлечимого заболевания. А потом пришла тьма.
27 мая 1990 года
Психиатрическое отделение госпиталя имени Люси Тревер
Треверберг
Эдола сидела на неудобной церковной скамье, глядя на статую Христа, распятого на кресте за грехи человечества. Ее мысли были скованы, они лениво ворочались в голове, вытесняя за пределы сознания способность воспринимать реальность такой, какая она есть. Девушка потеряла счет дням и не понимала, где находится. Дважды в день ее заставляли пить какие-то лекарства, один раз в день делали укол, после которого она долго лежала не в силах пошевелиться. Она воспринимала мир будто через вату. Но стоило освежиться, прочистить голову, как кошмар наваливался с новой силой, и вместо благочестивого лика, высеченного из дерева, она видела пронзительно-синее лицо дочери, которая задохнулась в реанимации. Эдола думала о том, что мир несправедлив, потом — о том, что Ангела пала жертвой во имя лучшего будущего, потом — о том, что Бог есть любовь, и значит, ее ангелочек рядом с ним. Она думала о том, как это отвратительно — взрослеть. И что самые чистые и прекрасные дети достойны лучшего. А лучшее для них — это потерять способность дышать и воссоединиться с богом, пока они еще чисты и невинны, пока не успели испытать горя.
Врач говорил, что скоро ей можно будет вернуться домой. Но она не хотела видеть знакомые лица в приюте, хотя отчетливо понимала, что больше ей идти некуда. Брат приезжал каждую неделю. Он просил у нее прощения и дарил подарки. А она чувствовала лишь горечь и жгучую, сокрушающую обиду, за которой больше не было ничего. Мать ее бросила. Брат — бросил. Она осталась совершенно одна, и это одиночество должна была разрушить Ангела, но и Ангела ее бросила, вернувшись к Богу.
Дверь скрипнула, открываясь, и Эдола, вздрогнув, обернулась. На пороге стояла молоденькая медсестра.