— К тебе посетитель.
Она остервенело покачала головой, показывая, что никого не ждет.
— Он очень просил.
Эдола медленно, будто во сне, поднялась с кровати, на которой сидела последние пять часов. Заторможенным жестом поправила волосы, которые были заплетены в тугую косу, и позволила себя увести. Она знала, что у медсестры на поясе висит электрошокер, знала, что весь персонал больницы обучен действовать в условиях агрессии со стороны пациентов, но не отдавала себе отчета в том, как должна учитывать или не учитывать эту информацию. Она позволяла врачам пичкать ее лекарствами, но молчала на встречах с психологом. Единственным, с кем она говорила, оставался ее брат.
Медсестра вела ее по длинному светлому коридору, чистому и просторному, и какому-то излишне-стерильному. Эдола шла за ней, ступая ногами в мягких тапочках по гладкой поверхности пола. Ее мысли снова крутились вокруг того, что высшая награда для любого ребенка — не дожить до такого возраста, когда ты начинаешь понимать, что такое боль и страдание. Получить смерть из рук понимающего в момент, когда ты еще беззастенчиво счастлив. Когда ты осознаешь, в каком мире оказался, боль становится единственно допустимой реакцией. Эдола пробудилась от летаргического сна в четыре года. В четыре года она прекрасно осознавала, что она брошена, что она в приюте, и что будущее у нее незавидное. Лучше бы она умерла раньше. Как ее дочь. Ее дочь прошла через очистительное пламя. И теперь она свободна.
Александр ждал сестру в зоне ожидания. Эдола почувствовала пронзительную горечь, которая уже давно заменяла ей чувство радости. Брат криво улыбнулся, посмотрел ей в глаза, и она увидела в темных зрачках знакомое ей безумие. Он был частью ее мира, хотя тоже бросил ее. Тоже ушел. Обещал вернуться. И теперь возвращался, несмотря на безвозвратно потерянное время.
— Я кое-что тебе принес.
Сестра остановилась около двери, а Эдола села в мягкое кресло рядом с Александром. Он похорошел. Волосы немного отросли, падали на лицо с высокими красивыми скулами, но складка рта стала еще тоньше, а взгляд холоднее. Эдоле нравился этот холод и эта надменность. Александр потянулся к ней и коротко вздохнул, когда его губы коснулись ее щеки. Она почувствовала терпкий аромат мужского парфюма и что-то еще, глубокое, дикое, практически первобытное. Брат отстранился с неопределенной улыбкой. Он положил ладонь ей на плечо, выражая поддержку. Но она знала, зачем на самом деле он к ней прикоснулся.
— Что принес? — тихо спросила она, не сводя с него неподвижного взгляда.