— Закончите или что-то пойдет не так — просто постучите. Охрана сразу за дверью, — сказал он и отступил, освобождая мне обзор. И я ее увидела. Но не узнала. Не сразу.
Так и стояла, моргая и недоуменно шаря по лицу практически старухи, застывшей у стола. Глубокие морщины, оплывшее лицо, седые короткие волосы вместо прежних великолепных длинных светлых, что она умела укладывать вокруг головы как корону. Я даже когда-то в раннем детстве была уверена, что моя мама — королева. Самая красивая, добрая.
— Лидка, ты, что ли? — сильно щурясь, спросила, наконец, сильно располневшая незнакомка у меня. — Вот это да! А я-то думаю, кто бы ко мне мог…
Ее лицо внезапно скривилось, губы задрожали, и она пошла ко мне, раскрыв руки с надрывным “доченька-а-а-а!” А я совершенно инстинктивно подалась назад, и тут же Антон молча выставил перед нами растопыренную ладонь, останавливая мою мать. Она застыла и как-то очень цепко глянула на Каверина, потом скользнула взглядом по нашим рукам с кольцами и ухмыльнулась. Так, что мне мигом заплохело. Как будто одной этой усмешкой она что-то умудрилась изгадить.
— Здравствуй! — назвать ее мамой мой язык не повернулся. Напрасно мы пришли.
— Здравствуй, здравствуй, доченька, — перешла с вытья на довольный тон мать, продолжая шарить по нам глазами, и я знала, что происходит в ее голове — тщательная оценка каждой детали нашей одежды и аксессуаров. — А это, стало быть, зятек мой.
— Это — мой любимый муж. Мой! Любимый! А тебе он никто! — Крепкое пожатие ладони Антона на моем плече остановило, и я осознала, что последнее выкрикнула. — Я пришла сказать тебе, что не хочу тебя в нашей жизни никогда.
— Вот ты как с родной то матерью… — начала она ядовито и ощерилась мерзко. — Я тебя кормила-поила, растила, жизни учила, а теперь мать гниет в тюрьме и не нужна тебе?
— Ты была гнилой всегда! И этой гнили мне в жизни не надо. Передачи присылать тебе буду регулярно, но знать о тебе ничего не хочу. И в глаза скажу — все, чему ты меня учила, что внушала — дерьмо! Твое дерьмо. В моей жизни этого нет и не будет.
— А ты не зарекайся, доченька, не зарекайся, — и снова так со значением зыркнула на Антона.
Я слушать ее больше не хотела. Я шла сюда сказать ей и сказала. Крепко схватив молчавшего все это время Антона за руку, я потянула его к двери. Хлопнула по ней ладонью, гаркнув: “Мы закончили!” Но мой муж притормозил, обернувшись к… осужденной Царьковой.
— Ты слышала мою жену, тварь, — тихо процедил он. — Только потому что ты уже сидишь, ты живешь. А выйдешь — беги и прячься. Не дай бог к ней решишь приблизиться… Сдохнешь, как твой подельник.