— Ты жалеешь о чем-то? Если да, то напрасно. Не о чем, — сказал, как за обоих решил. Вот бомбануть же должно! Это же я! Я сама за себя решаю. Я решаю, как надо. Но не бомбит. Спокойно так.
— Что? Нет! Вообще ни о чем, Антон, — ответила и нахмурилась, прислушиваясь к себе.
Он ведь не только о сексе спрашивает, так? Еще и о ней, о той проклятой правде, что перед ним всю о себе выложила. Но все равно не жалею. А о чем? Что поделилась? Так такое же не делится, это вам не шоколадка угоститься, и не чебурек из ларька при вокзале, оно просто есть у того, с кем и случилось. Что подумает-подумает и осуждать начнет? Ну так и пусть. Так же потом и ему, и мне проще даже будет. Никаких иллюзий и сожалений в стиле “а мало ли, вышло бы” ни у кого. Надежда — штука хорошая, только мне мало знакомая, и начинать это знакомство на фундаменте умолчания — глупая затея. Еще и не о чем-то невинном, а о том, что за мной хвостом поганым волочится. И все только из желания притвориться кем-то лучшим, чем есть на самом деле и из страха перед осуждением. Разве, по чесноку, я осуждения не заслуживаю? Еще как! И вечно притворяться не получится.
— Врешь ведь, — качнул головой Антон и, положив аккуратно ружье на пол около койки, сел рядом со мной. — По глазам вижу — врешь.
— Чё ты там видеть-то можешь? — Я развернулась и уставилась ему в лицо для лучшей наглядности, что ничего им придуманного в моих глазах и близко нет. — Я сказала — никаких сожалений, хоть как там дальше пойди, ясно, мажор?
Не вру тут ни словом. Как я могу, как посмела бы сожалеть о таком, что чувствовала и все еще чувствую рядом с ним? О чем пожалеть? О том, что летала от его рук и губ, ни себя, ни земли и неба не помня? О том, как спала на нем и просыпалась впервые в жизни не одна? Не. Одна. Кто бы понял это. Сколько это.
О том, что внутри сегодня вдруг как места больше стало вроде бы? Возникло оно, место это свободное там, где всегда жгло и распирало мое прошлое. А теперь я могу припрятать чуть больше моего мажора в себе на про запас. Стану носить отныне его улыбки, касания, взгляд этот голодный, шепот, от которого все волоски на теле дыбом и в животе тянет-тянет-просит.
— Вот! В этой хреновой оговорке и дело, Лись, — не унялся упрямый мажор. — Не будет у нас так. У нас будет, как мы сами захотим.
— Да давай для начала из этого медвежьего угла на городской асфальт вылезем, а? — закатила я глаза, не желая с ним спорить. — А то накаркаешь своим запредельным оптимизмом нам новых приключений, которых уже на обе наши задницы и на одну твою больную башку было выше крыши.