— На простои люди не жалуются? — спросила она.
— Что вы! Работают, знаете, дорого посмотреть, — восторженно сказал Энтин.
Дина взяла себе оладьи со сметаной и стакан чаю. В ожидании, пока кипяток немного остынет, рассказала о встрече с Голохвастовым, его оценке Белозерова.
— Лучше бы, конечно, контрастировать вашего Голохвастова с кем-нибудь другим, но больше не с кем, второстепенные объекты строит один Белозеров, — вслух размышлял Энтин.
Дина кивнула, взяла стакан; боясь обжечься, отхлебнула крошечный глоток, подняла глаза. Она видела весь столовый зал, людей было немного. Среди них мог быть Эдик, — месяца полтора назад его бригаду перевели с Жилстроя на промплощадку.
— К брату заедете? — спросил Энтин.
— К брату? Его может не быть в общежитии, а терять...
Она замолчала, не договорив. В зал вошло несколько человек. Среди них Дина увидела высокого мужчину в куртке с «молниями» — это был ее спаситель.
Энтин оторвался от плова.
— Увидели знакомого? — Он обернулся.
— Показалось, — сказала Дина, переводя дыхание.
— Значит, к вашему брату мы заворачивать не будем? — переспросил Энтин, снова склоняясь над тарелкой.
— Да, не будем терять времени, — подтвердила Дина. — По дороге все обсудим. Завтра я должна сдать статью в набор.
Шанин проснулся с той же озабоченностью, с какой уснул вчера, получив письмо от дочери. Не поднимаясь с постели, взял письмо со стола и перечитал, наверное, в десятый раз: «Папа, я получила от тебя после нашей встречи в Москве четыре письма, а мама ни одного. Она очень переживает, хотя старается не показывать этого, и бабушка тоже. Почему ты ей не пишешь»? Лена просила разрешения приехать, она соскучилась по отцу. Как и вечером, Шанину захотелось позвонить дочери, сказать, что он ее ждет, будет счастлив увидеть, сделает все, чтобы ей было хорошо в Сухом Бору. Ни к кому на свете он не был так привязан, как к дочери.
Шанин отложил письмо, встал, начал одеваться; движения были замедленными. Он понимал, что рано или поздно ему придется посвятить Лену в свои отношения с женой. Он давно принял решение сделать это, когда дочь станет взрослым человеком, когда она сможет все понять правильно. Может быть, это время уже пришло, но что-то в душе Шанина протестовало против объяснения с дочерью. «Я напишу, что мои письма предназначаются и для нее, и для матери, и для бабушки, это ее успокоит».
Он шагнул к окну и застыл, захваченный открывшейся его глазам картиной. Почти до синей стены заречного леса простиралась водная равнина. По ней медленно плыли льдины. Под окнами дома льдины двигались величаво и торжественно, миновав его, снова уменьшались в размерах, уходя на запад. У Рочегодска льдины повернут на север, а потом проскользнут под фермами железнодорожного моста, построенного в начале войны Синевым, человеком, который встал между ними, Шаниным и Анной, и который стоит между ними по сей день. О нем Шанин должен бы рассказать дочери, но не может.