Однако статья была не ларионовская. Шанин медленно, взвешивая каждое слово, прочитал ее от первой до последней строки, задержал взгляд на подписях. Волынкина и Энтин, штатные сотрудники редакции — милая супруга уважаемого Дмитрия Фадеича, председателя постройкома треста, и отживший свой век газетчик, перебивающийся на двадцатистрочных информациях. Шанин знал наперечет пишущих городских журналистов, их было не более десятка, примелькались.
Так, так... Два редакционных работника приезжают на стройку, гастролируют по объектам, даже не считая нужным показаться управляющему, пишут ерунду, которая появляется в газете, — что бы это значило? «Ищи, кому выгодно», — так, кажется, говорили древние. ТЭЦ-два пока что нужна одному человеку, Афанасию Ивановичу Замковому, директору строящегося комбината, ему не терпится получить хоть что-нибудь действующее. В позапрошлом году он выхлопотал себе деревообделочный комбинат — Шанину приказали передать его, а потом каждую доску сверх нормы, каждую палку приходилось просить у Замкового со слезами. Огромного труда стоило вернуть комбинат. Теперь так же может получиться с энергией: пусти досрочно ТЭЦ и каждый киловатт будешь вымаливать.
Трудно представить, чтобы редактор, не осмотревшись по сторонам, решился опубликовать статью, направленную против Шанина. Было время, когда городская газета позволяла себе такие вольности, но это время давно позади. Редактору втолковано, что если уж центральная пресса отзывается о Сухом Боре как о передовой стройке, то местной газете сам бог велел нахваливать Бумстрой. Уже года два Иван Варфоломеевич, милый человек, ни одного отрицательного слова о стройке не пускает в газету, не посоветовавшись с ним, Шаниным. Что же произошло?
Шанин вышел из-за стола, зашагал по кабинету. В желтых снопах света над ковровыми дорожками клубились пылинки. Шанин подошел к краю стола, нажал белую кнопку; дверь открылась, у порога застыла секретарша.
Шанин раздраженно бросил:
— Пусть ковры или выбивают, или уберут, мне не нужны эти пылесборники!
Секретарша продолжала стоять, продолговатое смуглое лицо выражало напряженное, беспокойное внимание.
— Все! — нетерпеливо сказал Шанин.
Дверь бесшумно закрылась. Шанин опустил шторы, окно у стола оставил незакрытым. Белый шелк приглушил солнце, потускнел лаковый блеск на вишневых панелях стен, пылинки исчезли.
Шанин набрал номер секретаря парткома, поздоровался, мягко спросил:
— Как себя чувствуете? Нормально? Очень рад. Вы не могли бы зайти ко мне сейчас?
Чернаков пришел через несколько минут. Выглядел он неважно, морщинистый лоб отливал желтизной, под глазами лежали тени.