Из избы доносилась музыка и дробный перестук каблуков. Ядрихинский продолжал говорить, изливая душу. Они не заметили, как из избы вышли Эдик и Рамишвили. Эдик подошел к Ядрихинскому, сказал, дотронувшись до плеча:
— Я виноват перед вами, Калистин Степаныч, беру свои слова обратно, извините за обиду!
Голос Эдика был пьян и возбужден, в нем звучало искреннее раскаяние, оно обезоружило Ядрихинского. Тот занукал:
— Ну, ну, ладно, давай...
Они с Эдиком обнялись и поцеловались.
Белозеров был рад тому, что Ядрихинский простил Эдика, и тоже поцеловал Ядрихинского — жиденькие усики остро кольнули щеку, — потом Эдика и Рамишвили.
Целоваться к Белозерову лез уже Ласавин, который оказался на улице. И его Белозеров поцеловал с удовольствием. «Что-то у него было в прошлом, но это уже позади. Рано или поздно все проходит, все остается позади!»
— Учиться будем? — спросил его Белозеров, вспомнив давний спор между малярами, когда Эдик нарисовал Капе треугольник, а Надя считала, что это неправильно.
— Будем! Вместе с Капой будем — за ручку, как дети, пойдем, она в десятый класс, а я в пятый, гражданин-товарищ Алексей Алексеевич!
Все продрогли и гурьбой пошли в избу. В сенях Ядрихинский придержал Белозерова.
— Скажу еще два слова тебе. Может, не в лад — извини! От сердца я, потому что в неприятность мне слушать, как твое имя полощут, говорят, будто с женой у тебя нехорошо и другую ты себе завел. Обидно мне это, не должно быть на тебе мусора, Лексеич! Потому и пригласил с супругой, хотел посмотреть, что за человек она у тебя. Хороший человек, Лексеич! А если другая на сердце, дак решай, туда или сюда, не двоись, супруга твоя тоже другого найдет, одна не будет. Я себе, бывает, пособолезную... Да что поделаешь?! Не уйдешь ведь от калеки, она моим теплом-то, может, и жива! А ты можешь, Лексеич, у тебя все по-человечески будет, поймут!
Они вернулись в избу. Плясали все, и молодежь, и старики, за столом сидела жена Ядрихинского, в глазах у нее была боль.
Перед Белозеровым остановилась Нина, сказала ему:
— Мы все тут с ума посходили!
Рамишвили подхватил ее под руку, они снова пошли в круг.
Когда устали от веселья и, опрокинув «посошок», вышли на улицу, было уже утро. Но на морозе снова приободрились и стали петь песни. Белозеров молчал. После разговора с Ядрихинским все у него в душе вздыбилось.
— Ну вот, а папочка наш скис, — сказала Нина, придерживая шаг и пытливо заглядывая мужу в глаза. — Кого-то вспомнил, да?
— Устал я немного, — ответил Белозеров и попросил: — Не надо отставать.