Она остановила его после первых же слов:
— Не надо, Леша.
Он отошел к окну, пытаясь понять, что означает ее нежелание говорить о самом важном для них.
— Ну, пожалуйста, давай поговорим серьезно, — снова попросил он.
Дина не ответила, даже не обернулась; она убирала посуду после завтрака.
Белозеров вздохнул, закурил.
Дина медленно протирала тарелки полотенцем. Она знала, что он начнет этот разговор. Ничего на свете Дина не желала так сильно, как сказать ему «да» и тем раз и навсегда решить свою и его судьбу. Чем больше она узнавала Белозерова, тем сильнее любила его. И объяснялось это не какими-то особыми человеческими качествами Белозерова. Он был обычен, пожалуй, более обычен, чем другие близкие ей люди. Куда привлекательнее муж Валентины — Рашов с его броской внешностью, глубоким умом, высоким положением в городе. Даже Волынкин внешне был более ярок, чем Белозеров. Правда, то время, когда Дина по-девчоночьи гордилась седыми висками и должностью мужа, давно позади. От привязанности, которая была у нее в первые годы замужества, ничего не осталось.
Ей нравится все в Белозерове — его манера говорить, хмуриться, улыбаться, его походка, жесты, глаза, волосы — все, все; она его любит, и этому нет объяснения. И все же Дина по-прежнему не решалась на крутую ломку, на которой он настаивал. В ее душе не угасало опасение, что его любовь к детям окажется сильнее любви к ней и он очень скоро вернется к семье. Ведь когда отпала нужда в круглосуточном бдении на блоке цехов комбината, он расстался с общежитием и снова живет в городе. «Нет, уж лучше пусть все остается так, как есть, чем потом всю жизнь жалеть о неправильном решении», — думала Дина.
— Хорошо. Я попытаюсь угадать. Можешь ты хотя бы головой кивнуть? — спросил он. — Ты жалеешь мужа. Человек в беде, как можно его оставить, так?
Дина медленно покачала головой.
— Волынкин ни при чем. Если хочешь знать, с тех пор, как мы стали с тобой встречаться, я сплю на диване. И Волынкин совсем не чувствует себя в беде, если ты имеешь в виду его смещение. Он воспрянул духом, снова такой же бодрый и румяный, сто лет проживет, дай бог нам с тобой.
— Значит, дело не в муже, — констатировал Белозеров. — Ты боишься людских пересудов, выговора и всего прочего, что связано с развалом семьи, это?
— Ничего я не боюсь, Леша. Оставь. — Дина открыла дверцу буфета, сложила посуду. — Очень тебя прошу, не спрашивай больше.
— Буду, — упрямо сказал он. — В конце концов, я имею право знать, почему женщина, которую я люблю, не хочет быть со мной.
Дина села на краешек дивана, поежилась словно от озноба, натянула на колени юбку.