— Ну, ладно, — сдалась наконец она. — Все это закончилось бы и без этого разговора, но если ты так хочешь... Скоро ты уедешь отсюда. — Она взглянула на Белозерова, улыбнулась; улыбка была пустая, искусственная. — И там тебе все представится иначе, чем здесь. Ты разберешься, кто тебе дороже, и, я уверена, выберешь семью. Я не хочу, чтобы ты связывал себя обещаниями.
— Во-первых, никто еще не сказал, что я еду...
— Леша, ты прекрасно знаешь это. Ты сам говорил, что все руководители управления уже получили объекты второй очереди, кроме тебя. Тунгусов говорил о переводе, Шанин не дает назначения... Тут и гадать нечего.
— Но почему ты так уверена, что я выберу не тебя?
Дина пожала плечами, по ее мнению, это само собой разумелось.
— Пройдет несколько месяцев, и я уйду из твоего сердца. Останутся дети, дети не уходят.
— А если я все-таки позову тебя, ты приедешь? Если меня действительно переведут в другой город, на другую стройку, все равно куда?
— Не знаю... — Дина помедлила, повторила твердо: — Не знаю, Леша.
— Значит, снова Волынкин? Вот этого я не понимаю.
— Волынкина больше не будет, — голос Дины прозвучал с непривычной для нее жесткостью. — До лета работаю, потом уеду на учебу, это уже решено. Не знаю, приеду я к тебе или нет, но к Волынкину не вернусь, это точно.
— То есть ты хочешь, чтобы решило время? — предположил он. — Ты хочешь меня проверить? Пусть так. — Он был согласен на все, только бы не конец. — Обещаю тебе: буду ждать, пока ты закончишь школу и приедешь ко мне. Ты приедешь?
Дина грустно усмехнулась.
— Это годы, Леша. Зачем тебе лишать себя радости на годы? Будем считать, что ты мне ничего не обещал.
Он подошел к Дине, опустился на колени и прижался к ней.
Белозеров вошел в сушильный цех, остановился. В глубине огромного помещения виднелись две сушильные машины, одна из них работала.
Шла первая, пробная варка целлюлозы. Медленно вращались дышащие теплом полутораметровые цилиндры, по ним, провисая, тягуче ползла широкая суконная лента, на ленте лежал слой истекающей водой серой рыхлой целлюлозной массы. Машина была окутана паром, как паровоз на подъеме. У наката суетились сушильщики. Целлюлоза, напоминавшая на выходе из машины беловатый картон, не хотела наматываться на барабан, рвалась, и сушильщики — молодые рабочие и работницы с потными лицами — торопливо отбрасывали влажные и почти сухие ее куски на площадку перед Белозеровым.
К площадке подходили люди, наклонялись, выбирали кусочки целлюлозы посуше и побелее и внимательно рассматривали: так вот она какая! Это были строители из второй смены, которые хотели собственными глазами увидеть целлюлозу, ту самую целлюлозу, ради которой они год, или два года, или пять лет назад приехали в Сухой Бор.