– Я могу попытаться устроить, чтобы он не поил тебя вином.
– Нет-нет, – забеспокоилась Гелиэр. – Аяна, а как...
– Нет, – отрезала Аяна. – Успокойся. Я не буду больше ничего рассказывать тебе, потому что у тебя в голове и так слишком много мыслей.
– У нас заканчивается каприфоль, – сказала Саорин, заглядывая в дверь. – Хватит ещё стакана на два.
– Уителл не заказывал больше?
– Илойте выбрал все запасы в ближайших лавках, – хихикнула Саорин. – Аяна, может, сама наберёшь?
– Через пару недель можно будет. У вас собирают всё растение, а у нас сушат корни. Они пока не набрали силу.
– Там купальня готова, – крикнула снизу Видана. – Слышишь, Рин?
– Слышу,– отозвалась Саорин. – Луси всё принесла?
– Пора нам тебя отмыть, – сказала Аяна. Пойдём.
Купальня, прогретая, влажная, чуть не задушила запахом цветочных лепестков.
– Ох, – только и выдохнула Аяна, приседая под тяжестью этого запаха, как испуганная лошадь. – Что за...
– Тебе не нравится? – удивилась Гелиэр. – Это же цветы. Говорят, полезно для спокойствия души.
– Не все цветы одинаково полезны, – поморщилась Аяна, вспоминая нежный цветочный аромат от широких, ниспадающих красивыми складками рукавов роскошного, искусно пошитого халата господина Тави, гнилого подонка, из-за которого Конда лишних пять месяцев мучился от безумия в одиночестве. – Я не очень люблю такие сладкие запахи.
– Я тоже не очень. Мне нравится аромат каприфоли и той... полыни, из которой ты плела ошейник своему бродячему коту.
– Так может, ты у нас котик, а, Гели? Эй, стой, ты и моешься в сорочке? – вытаращила глаза Аяна. – Ты куда? Снимай!
Гелиэр оторопела.
– Но... Ты... Как... Это неприлично! – покраснела она. – Я же... увижу... всё!
Аяна с размаху хлопнула себя ладонью по лицу.
– Ты хочешь сказать, что всё это время, всю свою жизнь ты не разу не раздевалась, когда моешься?!
– Это... Аяна, а ты что, моешься... Голой?!
Они смотрели друг на друга с ужасом в глазах, потом Гелиэр опустила взгляд.
– Так нельзя. Это неприлично.
Аяна вспомнила, как бухта нежила её в тёплых волнах под серым небом, а море омывало обнажённую кожу и качало, как мамина рука в колыбели.
– Гелиэр, если бы это было неприлично, люди бы рождались одетыми. Раздевайся и бери мочалку. Чтоб не было пятна на имени его...
– А?
– Вспоминаю одну пьесу Харвилла. Мы с сёстрами мылись вместе без сорочек. Если хочешь, я намылю тебя и отмою тебе спину, и сама даже сорочку снимать не буду ради приличий, но тебе придётся раздеться. Что это за мытьё?! Чем больше я тут живу, тем меньше понимаю. Хватит. Я гватре.
Она натирала до скрипа смуглую кожу Гелиэр, ладонью перекладывая образовавшуюся пену ей на волосы, пока кирья не стала похожа на гору, за вершину которой зацепилось огромное облако.