– Твой отец скоро приедет, – разворачиваюсь, закидывая руки на сильную шею. – Хотя секс перед его визитом уже почти традиция,
– Никто не предлагал секс, – двуликий наклоняется, снова зарываясь носом в волосы.
– Ну нет, значит нет, – пожимаю плечами, пытаясь отодвинуться.
– Нет уж, – смеется, притискивая меня обратно. – Я тебя уже поймал.
***
Держу в руках цветную фотографию и потрясенно вглядываюсь в улыбающуюся с нее женщину. У нее русые волосы и голубые глаза, стройная фигура и очень красивая улыбка с такими же как у меня ямочками на щеках.
– Твоя мама, – поясняет Глеб, нарушая затянувшуюся тишину.
Перевожу взгляд на него в попытке понять, когда он успел сделать это фото и почему женщине на ней не меньше сорока? Разум отказывается верить в самое очевидное объяснение, и я выжидающе смотрю на Глеба. Но он молчит.
– Она... – проглатываю ком в горле, не желая верить. Или отчаянно надеясь? – жива?
– Жива, – кивает, переводя взгляд на Вальтера. Я тоже смотрю на него, заметно побледневшего, с таким же недоверием во взгляде, какое наверняка и в моих глазах.
– Как? – опережает меня с вопросом.
– Она просила не говорить от ее имени, – вздыхает отец Вальтера, – хотя видит бог, я с трудом себя сдерживал. Просто прочтите это, – он достает из внутреннего кармана два письма, – сначала я тоже злился на нее, но... просто прочтите.
Глеб протягивает два запечатанных конверта с выведенными каллиграфическим подчерком нашими именами.
– И дайте свои ответы. Она ждет, – с этими словами он встает и уходит.
Мы с Вальтером еще долго сидим, не в силах отвести взгляд от своих писем и не решаясь их вскрыть.
– Бред какой-то, – выдыхает, приходя в себя первым. – Я же сам ее похоронил.
Мне сказать и вовсе нечего. Кажется, все ответы у меня в руках, но открыть конверт, это все равно, что дать ей шанс. После всего, что она сделала и через что мне пришлось пройти. Просто дать шанс оправдаться? Вот так вот? Написала письмо и все в прошлом?
Я прихожу в себя лишь когда раздается требовательный плач дочери. Устремляюсь в комнату и беру на руки маленькую Каролину, чтобы накормить. Выкидываю все мысли из головы, сосредотачиваясь на жадно глотающей материнское молоко крохе. Она для меня как точка отсчета в этом мире, начало всего. Чем нужно руководствоваться, чтобы поступить так, как поступила моя мать?
Эти вопросы порождают любопытство, которое становится сильнее страха. И хотя к любопытству настойчиво примешивается надежда, я упрямо гоню от себя это чувство.
Каролина засыпает, и я аккуратно перекладываю ее в подвешенную к потолку люльку. Любуюсь еще какое-то время на раскинувшую в стороны ручки и ножки малышку, но заставляю себя выйти из детской. Вальтер сидит там же, где я его оставила. В его руках распечатанный конверт. Мой лежит рядом, там, где я его оставила.