Хотя стена между нами куда больше, чем здешняя, и меня все еще коробит от его недоверия и подозрительности. По дороге в клинику мы сказали друг другу едва ли с десяток слов, и это звенящее напряжение больно бьет по и без того воспаленным нервам.
— Все готово, — медсестра наклеивает на сгиб локтя лейкопластырь, — сгибать не надо, чтобы не было синяков.
Я удивляюсь, в женской консультации говорят иначе, но послушно выпрямляю руку и выхожу в коридор.
Егор уже там, разговаривает с кем-то по телефону. Я останавливаюсь, наблюдая за ним, пока он еще не успел заметить меня.
Сердце болезненно колит от того, насколько он красивый и чужой одновременно. Его не портят даже ссадины на лице и набирающий цвет синяк на скуле, наоборот, придают внешности что-то лихое и бунтарское.
И мне хочется касаться его, осторожно целовать синяки, дуть на раны, обрабатывая их, но вместо этого я просто подглядываю за ним издали.
Сегодняшняя нечаянная близость была необходима нам обоим. В такие моменты слетают все маски, и я помню, каким был Егор в самые интимные моменты нашей близости.
Мне казалось, что он так же нуждался во мне, как и я в нем. И тем обиднее, что нам не удалось сохранить это ощущение дольше.
Наконец, он замечает меня, кивает головой, показывая, что закончил здесь свои дела. Я иду к нему, вслушиваясь в едва уловимый звон, который с каждым шагом нарастает все сильнее, пока я не понимаю, что звенит не снаружи, а у меня в ушах. Внезапно исчезают все остальные звуки, а каждый последующий шаг дается все труднее, и я понимаю — еще немного, и упаду, нужно успеть добраться хоть до какой-нибудь опоры, мне нельзя падать.
Я пытаюсь сказать Егору об этом, но ничего не выходит, рот открывается беззвучно, не исторгая не единого слова.
Но по тому, как меняется выражение лица Егора, я понимаю, что он уже почуял что-то неладное, а дальше все как через пелену.
Колени подгибаются, и кто-то подхватывает меня под руки, и я продолжаю оседать, боясь, что все равно упаду на живот, и он спружинит, выталкивая из чрева его такого крошечного и беззащитного дитя.
Но чужие руки держат меня надежно, а потом я отрываюсь от земли, и меня несут куда-то, мои собственные ноги болтаются в так чужим шагам, а звон в ушах все еще не исчезает, хоть я и слышу сквозь него, как кто-то зовет меня по имени.
Тело обретает долгожданную опору, я чувствую твердь под затылком и лопатками. Резкий запах нашатыря заставляет распахнуть глаза, и тонкая звенящая струна в ушах, наконец, рвется, принося облегчение.