Приятное воспоминание. Мама не замечала происходящего. Кетчуп исчезал, но очень медленно — так, как это и должно было быть. Второй снова посмотрел на облака. Увидел жирафа, он любил наблюдать за ними по телевизору, и разглядел лицо матери: сердитое, недовольное. Привычное. Лицо расплылось, превращаясь в два тела: мужское и женское. Они были точно такими же, как мертвецы на полу в квартире Первого.
Первого…
Что он натворил?!
Реальность застучала в мозг гулом машин снаружи и гавканьем собак на прогулке. Ворвалась паника. Она бесцеремонно принялась бить в виски, бить под дых, сжимать сердце, заставила вращаться квартиру. Второго стошнило. А потом, когда в желудке ничего не осталось, к Михаилу Евгеньевичу пришло осознание, что это конец. Дрожь захватила пальцы рук, затрясла всё тело. Что он наделал? Как всё исправить? Только что он нарушил не только одно из правил — он нарушил сам принцип Игры: не убивать участников, если они не лоты.
А на полу лежало двое: Первый, он же Карпов Кирилл Андреевич, фитнес-инструктор, известный как любитель женщин и красивой жизни, и Камила, настоящего имени он не знал. Когда неделю назад они встретились возле пивнушки, она представилась так. Устав от одиночества, и вышедший из себя из-за мамы, — причина всегда находилась — Михаил тогда предложил ей пойти в мотель, но она, пьяная, развратная и восхитительная, словно, богиня, отказала. Теперь Камила была мертва. Только радости Михаил не испытывал. Сердце, будто поражённое какой-то заразой, молчало.
Не зная, как поступить с трупами и понимая, что выдать случившееся за несчастный случай, он не сможет, Михаил не нашёл ничего лучше, чем умыться, снять испачканную одежду и переодеться в чистую. Рубашка подошла, а брюки оказались чуть великоваты, но это не имело значения. Он сгрёб своё в кучу, сбросил в мусорный мешок, завязал и вышел из квартиры, плотно прикрыв за собой дверь.
Как добрался до дома не помнил — машину вёл на пилоте, а оказавшись перед мамой, молча прошёл мимо неё в комнату и не выходил до тех пор, пока та не позвала к ужину. Не позвала к разговору.
В детстве Миша пугался такого маминого спокойствия. Если она садилась за стол, отодвигала тарелку и складывала ладони перед собой в замок, обычно это не означало ничего хорошего. Когда она в тишине протягивала ему хлеб и не напоминала о мытье рук — стоило ждать урагана. С годами традиция не поменялась. Мама всё так же пугала молчаливостью, а Михаил по-прежнему вжимал голову в плечи, глядя в её маленькие близко посаженные глаза.
— Ты что-то сделал, — не спросила, утвердила она. — Что-то действительно дерзкое. Настоящее. Мужской поступок. Ешь-ешь.