Лара говорила о любви. О любви, только-только зародившейся к нему — мужчине с серым шарфом.
Она плакала, сожалея о том, что не успела ему признаться. Плакала от невозможности его обнять.
Он тоже плакал. Не только потому, что их счастье оборвала трагедия. Потому, что он чувствовал прикосновения Лары в дуновении ветра, в солнечных лучах, скользящих по коже. В сердце и в душе. И от этого становилось нестерпимо больно и… хорошо. Она была рядом. Не так, как он бы хотел. Но она всё ещё была здесь.
Пятый, посматривая на Третьего решил, что рядом сидит полный псих. И даже, если предположить, что тот мог знать Лару, плакал тот как-то ненормально. Впрочем, он об этом не особо задумывался. У Пятого были дела поважнее. Например, решить, что делать с Ирмой. Она создала столько проблем. А обвинить могли его. Ведь он был ведущим: его обязанность следить за чистотой Игры. Где он прокололся? И как убитой оказалась его Лара. Какая нелепая и жуткая случайность.
Пятый винил себя. Если бы он чуть больше открылся. Если бы оказался решительнее…
Если бы…
А теперь его Лары не было. Зато жила Агнецкая: жирная неповоротливая и воняющая состоянием своего богатого муженька, и это бесило. Он ведь действительно мог покончить с Игрой.
Наверное.
И они с Ларой были бы счастливы.
Возможно.
Представил следующую весну без привычного мандража и любимого волнения. Выругался. Посмотрел на Третьего. Тот даже не заметил. Он что-то шептал прямо в открытое окно.
«Точно псих. Либо нервишки сдали. Новичок…» — с отвращением подумал Пятый. Сам-то он психом не был и с волнением справлялся.
«Настоящая любовь не умирает, — шептал тем временем Третий, — я верну тебя, обещаю».
* * *
Второй подъезжал к дому и уже слышал недовольный голос матери. Конечно, она винила его в своём давлении, нервах. В разбитой кружке. Она била кружки, если он задерживался или что-то делал не так, как ей нравится.
Второй всегда держал новую кружку в своей комнате в коробке под кроватью. Много новых кружек.
Поднимаясь на лифте, Второй нервничал. Подходя к квартире, задрожали ноги. Он представил лицо матери: одутловатое в морщинах. Полное злобы и медленно достал ключ из портфеля. В скважину вставлял ещё медленнее, нехотя. Замок повернулся, Второй опустил вниз ручку, вошёл в квартиру. Набрался смелости, воздуха, открыл рот, чтобы крикнуть: «Мама, ты смотришь кино? Я дома!» И не успел. Мама возникла прямо перед ним, схватилась за портфель, потянула.
— Ты что, свою маму вообще не любишь? А ну иди сюда!
Второй отпустил портфель и поплёлся за мамой. Его ждал очередной невыносимый разговор.