— Ну, Пашка и Андрей, — кивает на сборище у крыльца.
Бросаю взгляд на парней: Кнут, подперев плечом рассохшиеся доски веранды, внимательно слушает брата, который, действительно, практически как две капли.
— Они близнецы?
— Нет, погодки, Паша на год старше. Но все думают, что близнецы. Я тоже так сначала думала.
Мнусь, не решаясь задать волнующий вопрос, но Лера сама все понимает.
— Когда мы познакомились, Андрей был личного транспорта, на своих двоих, как и все, — в ее голосе нет иронии или злого юмора, скорее она говорит это с теплой тоской. — Нам по пятнадцать было, мотались мы с ним где только можно, конечно: палатка, спальный мешок, гитара за спину… Родителей у меня нет, я с полуслепой бабкой жила — положу пару подушек под одеяло и на всю ночь, — хохочет. — Андрею вообще не перед кем отчитываться было.
— То есть, как это? — прерываю. — А их родители?
Лера, прищурив глаза, изучает меня любопытным взглядом.
— Тебе Пашка вообще, что ли, ничего о себе не рассказывал?
— Нет… — от чего-то тушуюсь, — мы вообще с ним мало знакомы.
— Не знаю, могу ли тогда я рассказать… Пашка не любит это все выносить. Да даже вспоминать.
Перекладывает кота на другое колено. Мурзик пару секунд топчется, а затем, оглушительно тарахтя, снова сворачивается уютным клубком.
— В общем, — решается, чуть понизив тон, — их мама рано умерла — заболела. Отец… не мог их воспитывать, были на то свои причины. Если Пашка захочет, он сам расскажет. Опеку над ними вызвалась взять тетка — сестра матери, но на деле ежемесячно снимала сумму от государства, в свой карман, разумеется, а мальчишкам кидала жалкие подачки, которых едва на хлеб и макароны хватало. Им тогда всего ничего было — двенадцать и тринадцать, конечно, работать полный день они не могли, кто ж их возьмет, но они умудрялись подрабатывать: ящики на рынке помогали грузить, газеты разносили. Так, по мелочи.
— Они здесь жили? В этом доме? — окидываю взглядом, что уж — крайне простенькое жилище.
— Нет, в городе. В родительской квартире. Тетка с ними для отвода глаз вроде как жила, но на деле практически все время в деревне находилась. Приезжала пару раз в неделю для вида — кастрюлю щей сварит и долг вроде как выполнила, никто особо не проверял. Так что, как ты понимаешь, пацаны сами себе были предоставлены. Ну и, конечно, ввязывались то в одно, то в другое… дураки, — машет рукой и продолжать явно больше не намерена.
А мне очень-очень интересно!
Смотрю на нее выжидающим и самым своим располагающим взглядом, и это срабатывает.
— Ладно, думаю, ты все равно скоро узнаешь, — стрельнув взглядом на парней, которые заняты своим чисто мужским разговором, продолжает еще тише: — Пашка мальцом совсем дурной был, чуть что — дрался, и так, знаешь, не на жизнь, а на смерть. Один мальчик из соседнего дома, из богатеньких, вечно его доставал, унижал всячески, клички дурацкие придумывал. Как-то обозвал их мать плохим словом, и Пашка его хорошо так побил. Тощий был как велосипед, доходяга, толком недоедал, а сильный был, как бык. Хотя и сейчас тот еще… — тепло улыбается, почесывая кота за ушком, а потом мрачнеет: — Тогда родители этого пацана заявление на него написали, тетка потом по детским комнатам милиции моталась, слезно просила простить сироту. Конечно, если бы Пашку в интернат для трудных детей отправили, она бы половины суммы лишилась. А он никогда не был трудным в том смысле, которое вкладывают в это слово. Да, дрался, но всегда только за дело. Ну и дебоширил, конечно, не без этого, правда, больше для устрашения. Иначе авторитета у местных было просто не добиться. А ему было нужно, чтобы его боялись. Он понимал, что иначе их с Андреем затравят и им не выжить.