– Будто их мало е…т!
Девица с такой лихостью произнесла короткое бранное слово, означающее половой акт, что Вера Игнатьевна расхохоталась.
– Всё с тобой ясно!
– Ой, что вам ясно? Понимали бы чего! У меня сестрица старшая на фабрику пошла, так её мастер забесплатно имеет, когда пожелает. И даже шоколаду ей за это не полагается. Только сифилис!
– И тебе сифилис положат, дай срок. Это пока ты свежачок-с…
– Не про вашу честь! – процедила девица, не зная, чем ещё уязвить наглую весёлую тётку.
– Так точно, благодарю покорно! – Вера отвесила девице ироничный поклон. – Хозяйка на месте?
С девки моментально слетела спесь, она начала подобострастно суетиться.
– Госпожа хорошая, если вам чего специального надо, мы и без Ларисы Алексеевны разыщем лучшего сорта, в лучшем виде. А хотите – и меня!
– Из сапфического, детка, меня интересует разве стих!
Усмехнувшись, Вера подвинула девицу и вошла в заведение. Та метнулась за ней, что-то лопоча, опасаясь не Веры, но хозяйки.
В квартире Ларисы Алексеевны Стеша лежала на столе в гостиной, согнув ноги в коленях. Эта несчастная баба так привыкла к страданию, что не стонала. Белозерский в очередной раз сделал про себя заметку, что чувствительность к боли не настолько физиологическое состояние, коим его полагают даже величайшие умы. К страданию, как и ко всему другому, можно приучить. Сказать по правде, госпожа Огурцова чисто физиологически же испытывала куда меньшую боль от безусловно тяжких, но всё-таки эффективных схваток. Ибо её плод конфигурировался, продвигался, работа осуществлялась. Здесь же схватки были воистину мученические, поскольку не были ни на гран эффективными. Плод лежал поперёк, и вытолкнуть его полому мышечному органу – матке – не представлялось никакой возможности. Оттого орган сокращался всё сильнее, ибо его задача сейчас только в том и состояла: изгнать плод. Но Стеша не кричала, не маялась. Возможно, она была настолько измотана, что уже не могла. Вероятно, это была – как её для себя называл Белозерский – биохимическая усталость.
Он живо интересовался всем новым в науке, и чем новее, тем лучше. Новейшая наука – биохимия – вызывала в нём яростную страсть. И не менее яростную зависть к немцу Карлу Нейбергу, который, вишь, «ввёл термин в научную среду». Уже употребляли это словечко! Все давно знают, что нет биологии без химии и наоборот. Вот он, Александр Николаевич Белозерский, возьмёт и введёт в среду термин «биохимическая усталость». Завтра же пойдёт и запатентует! Или не торопиться? Серьёзно обдумать, провести серию наблюдений и написать работу о том, что нравственные страдания ни в какое сравнение не идут со страданиями физическими. Впрочем, если истоки нравственного страдания…