Он уже выходил из-за ширмы, когда Огурцова окликнула его сорванным голосом:
– Александр Николаевич!
– Да, Алёнушка!
Он с готовностью и всё же невольно, но очень по-лекарски назвал её уменьшительным именем. Это его удивило. Оказывается, он может, как Хохлов.
– Александр Николаевич, я сына Сашей назвала. Конечно, не в вашу честь. В честь мужа. Но всё же… И в вашу. Он – его отец. Вы – помогли ему родиться… Я не знаю, как буду жить. Не знаю, почему Саша так… поступил. Но я знаю, что никто и ничто не заставит меня лишить себя жизни, потому что я отвечаю за жизнь сына. Спасибо!
Матрёна стала ещё суровее, но предательская слеза покатилась по её щеке. Сашка Белозерский сбежал в подсобку прозекторской и не выходил оттуда добрую четверть часа.
Часом прежде Николай Александрович Белозерский степенно шествовал по улице. Бодро, но не размашисто. В той манере, что и положена солидному деловому человеку. Букет цветов в руке и коробка шоколада под мышкой, и то, что он напевал под нос, – не нарушали весьма достойного образа.
Он направлялся к Вере. Разумеется, по делу. Впрочем, содержание оного он ещё не придумал. Не застав её дома, он не расстроился, а, положившись на интуицию, редко его подводившую, решил обождать. Расположился на подоконнике между лестничными пролётами и с удовольствием курил, глядя во двор. Для старшего Белозерского не существовало зря проведённого времени, поскольку он никогда не скучал в праздности, ему всегда было о чём поразмыслить.
Когда он увидел княгиню, пересекающую двор, засунув руки в карманы мужских брюк, он немного засуетился. Встал. Одёрнул сюртук. На мгновение пришёл в дурацкое романтическое расположение духа. Рассмеявшись, окоротил себя:
– Разошёлся, старый дурень!
Снова устроился на подоконнике в расслабленной позе и продолжил спокойно курить.
Поднявшаяся по лестнице Вера – она тоже напевала себе под нос, доставая ключи, – заметила Николая Александровича, совершенно искренне ему обрадовалась и перешла в несколько шутовскую манеру поведения. Возможно, потому, что тоже почувствовала укол романтизма, а это такая несусветная глупость, что её можно развеять лишь иронией.
– Ба! Господин Белозерский-старший! Доброго вечера!
Николай Александрович прекрасно владел собой, и никто на свете не смог бы заметить, как он на самом деле рад видеть княгиню. Примерно до степени – счастлив. Но он всего лишь встал, как и положено вставать при появлении дамы. Без торопливости, но и без медлительности, безо всякой неловкости, спокойно и элегантно. Огляделся, куда бы пристроить окурок. Не найдя, пожал плечами и затушил его о подошву весьма дорогого ботинка. Взяв букет и коробку шоколада в одну руку, а окурок – в другую, он спустился к Вере и, слегка поклонившись, протянул ей знаки внимания, положенные этикетом.