– Человек, которому нужна была помощь, тебя спас! И дальше эти хворые и убогие, в милосердии нуждающиеся, будут тебя спасать! Как ты не видишь, что не нужна барчуку?! Настолько слепа, что…
Приметив возвращающегося Кравченко, Матрёна оборвалась.
– Вышло на сей раз у уличной Лизки. Мы без нужды. Ася, как вы себя чувствуете?
– Что ей сделается! – злобно прошипела старшая сестра милосердия.
– Простите меня, Владимир Сергеевич!
– За что мне вас прощать? Вы живы – это главное! – ответил он с любовью, которую не замечала только Ася, принимая её за заботу старшего.
– Ну да, а что Владимира Сергеевича чуть удар не хватил – это такие мелочи, ей-богу! – не могла унять язвительность Матрёна Ивановна. И кто бы её осудил?
– За глупость простите! И вы, и Матрёна Ивановна! – она умоляюще посмотрела на наставницу. – За глупость, за глупость и за ещё большую глупость простите меня!
В порыве горячей благодарности и обжигающего раскаяния Ася схватила Кравченко за руки. Но тут подбежал Белозерский, и она моментально оставила ладони Владимира Сергеевича будто ненужную вещь и кинулась к Александру Николаевичу:
– Вы меня спасли! Я хотела совершить глупое, а вы мне приказали набор на трахеотомию!
Матрёна укорительно покачала головой и сплюнула. Кравченко улыбнулся, как улыбаются детям, когда они шалят.
Спустя четверть часа все вернулись в клинику. Первыми на задний двор вошли Белозерский под руку с Асей.
– Вы, Анна Львовна, зря так!.. – он не мог подобрать слово. «Переживаете»? Это как раз не зря. «Убиваетесь»? Это вроде как обвинение в излишнем мелодраматизме, который как раз имеет место быть, а значит, будет обидно. «Зря так!..» – самая подходящая к случаю конструкция. Сама решит, чего она «зря так», чтобы не было слишком справедливо и потому чрезвычайно в цель. – У меня, Ася, год назад пациент умер. Совсем малыш. Была температура, я сказал матери, что ничего страшного. А у него развилось воспаление мозговых оболочек, и он… Это был мой первый пациент, который умер. У нас у всех будет много таких пациентов. И так или иначе и на наш собственный взгляд, и уж тем более на взгляд посторонний, мы будем… – он опять сделал паузу. «Виновны»? Не годится. «Повинны»? Та же суть. «Причастны»? – соучастие в убийстве, что ли?! – Мы будем свидетелями множества смертей. Это часть профессии.
– Но вы же ничего не могли сделать, Александр Николаевич, чтобы помочь малышу! И вы уж точно не оставляли рядом с ним убийственного инструмента.
– Этот мир, Ася, и есть самый что ни на есть убийственный инструмент. Не корите себя. Что было, то прошло. К тому же, а вдруг – мог? Если я мог его спасти вместо необоснованных заверений, а? Моё незнание, Анна Львовна, оно много хуже вашей… вашей… – на языке вертелось слово «халатность», Белозерский заарканил его в последнее мгновение. Он слишком поверхностно и бегло изучил метод Шломо Фройда. Да тот и сам его ещё толком не изучил! А уже, ишь, метод! – Вашей поспешности! – выпалил он. Вот, это, кажется, не острое слово, не порежет. – И моей, моей тоже! Я бываю поспешен в выводах, вы – поспешны в действиях. У нас такая работа! Мы обязаны научаться быть хладнокровными в любой ситуации! – он так разгорячился, что отпустил Асину руку, потребность жестикулировать возобладала. – Дом горит, а мы холодны как лёд! Муки детей и стариков, страдания дев – а мы обязаны быть безразличны им во благо! Понимаете, Анна Львовна? И я, и вы, и все мы в белых одеждах, мы должны стать безразличны!