– Ещё будут, Александр Николаевич. Не было рака лёгких как такового – и вдруг в американских Штатах и Западной Европе случилась эпидемия, подбирающаяся и к нам. Небезосновательно полагаю, и не я одна, что сие есть прямое следствие технократической революции.
– Вера Игнатьевна, и всё-таки мы не можем утверждать наверняка, что у пациента рак лёгких. Простое решение, как правило, самое верное – именно методологически! Как вы сами изволили заметить, как раз методологии недостаёт молодым. Я буду постарше вас, и я бы не горячился с выводами…
– Это плохо? – перебил профессора Степан Амиров, дотоле внимавший беседе врачей, мало понимая, о чём они.
– Это – рак! – сказала Вера, обращаясь вовсе не к нему.
Она утверждала безошибочность своего диагноза, свою непогрешимость. Это страшно раздражало Хохлова. Но он был слишком академическим человеком старой школы, чтобы хоть что-то высказать ей при публике. Они просто буравили друг друга глазами.
– Почему технократия?! Нынче чуть что – сразу технократия! – выпалил Сашка Белозерский, мечтавший о мерседесе и уже почти выбивший его у отца. – Муссируется теория вирусной природы рака. Альберт Петрович Браунштейн, изучая опухолевые штаммы…
– Вирусы вирусами, а природу рака мошонки у трубочистов Потт показал полтора века назад! Сажа! – громогласно обрушился профессор на ординатора. Белозерскому пришёлся гнев, предназначавшийся княгине Данзайр. – Вы молоды, вы читаете! Как же вы упустили?! Во французском медицинском журнале пишут: катастрофическое увеличение опухолей дыхательных органов уже связали с бензиновым двигателем.
Сообразив, что он льёт воду на Верину мельницу, Хохлов опомнился и снизил градус, тише, но язвительнее обратившись к ней:
– Всё это оч-ч-чень хорошо, но чем новомодные теории могут помочь постановке диагноза нашему пациенту? Причём исключительно ухом!
– Господа хорошие! Доктора! – взмолился Амиров, – вы мне пропишите чего-нибудь, чтобы полегчало. Мне работать надо, у меня семья!
Тут все вспомнили, что в палате не место интермедиям, тем более уже забывшийся морфиновой грёзой Семёнов отчётливо простонал. Спит сознание, могущее подавить многое, если не всё, – спит и сторожевой пёс организма. Не спит только патологический процесс и боль, причиняемая им на самом генуинном уровне. Профессор красноречивым жестом отослал персонал на выход. И у себя в кабинете устроил ординаторам и студентам капитальный разнос. Веру он, разумеется, не трогал, решив переговорить с нею наедине. Позже… Вырастил на свою голову!
Поздним вечером Александр Николаевич сидел у постели Семёнова, как и было предписано новой главой хирургической и акушерской службы госпиталя. Он бы сидел и по доброй воле. По всей вероятности, в этом пункте он врал себе, но если необходимость, обусловленная приказом, призывает человека думать, что он внимателен и добр к каждому от души, – то больше бы таких приказов.