– Ты соткал меня во чреве матери, дивно устроил меня, и всё время жизни записано в книге Твоей…
– Вы будете со мной до самого конца?
– Алёша, я буду с тобой до самого конца мира. И это записано. Мы неуклюже перевели, но мы с тобой чувствуем не форму, но суть.
Она закрыла ему глаза после того, как он перешёл в мир, из которого ещё никто не возвращался. Потому что кто же захочет снова обратиться тварью, став энергией.
Вквартиру Вера Игнатьевна явилась поздней ночью. В коридоре, споткнувшись о протезы Георгия, крепко выругалась.
В гостиной обнаружился и сам Буланов, сидевший посреди окровавленных заскорузлых бинтов. У него выдался нелёгкий день.
Поутру княгиня была с ним суха, памятуя, какой спектакль закатил полный георгиевский кавалер при Николае Александровиче. Георгий управлялся по кухне на дощечке, руки у него были мощные, как у бурлака. Он поприветствовал её, подал кофе. Она же лишь кивнула на костыли и протезы, стоящие у стены.
– Как любой русский мужик, ты отменно представляешь на публике. Синдром Хлопуши.
– Чего? – пробурчал инвалид.
Вера Игнатьевна вышла и вернулась с томом пушкинской «Истории пугачёвского бунта», швырнула книгу на стол.
– Не чего, а кого! Афанасия Тимофеевича Соколова, пугачёвского атамана. Яркий был человек. Надрывный. Почитаешь, если захочешь.
Княгиня достала бумажник, отсчитала деньги, положила их рядом с книгой. Снова выразительно кивнула на протезы и костыли.
– Как почитаешь – в лавку сходишь. Славно, что Егор на работу пристроен, вот и ты делом займись. Провизии закупишь, обед справишь. И давай, знаешь, без страданий. У нас в клинике мальчишка лежит. Так он бы и рад остаться как ты, всего лишь без ног. Но брюхо с задницей протезировать ещё не научились. Там органы посерьёзней копыт. Так что ты завязывай с театральщиной! Тебе господь богатырского здоровья выдал, а ты балаганы устраиваешь.
Георгию и самому было стыдно, как любому хорошему русскому мужику, который сперва учинит эдакое злое, скоморошье, ни для чего, а потом мучается. А уж когда Вера про мальчишку сказала…
– Что с мальчишкой-то?
– Всё с мальчишкой-то!
Вера в один глоток опустошила чашку кофе и ушла.
Помыв посуду, Георгий попытался читать. Но, во-первых, навыка не было, а во-вторых, не выходил из головы мальчишка, с которым всё. Глубоко вздохнув, он направился к ненавистным протезам.
Через четверть часа взмокший Георгий пересекал двор, неумело используя костыли. Дворник, наблюдая за ним, преисполнился жалости.
– Ты б присел, служивый, передохнул.
– Не, если присяду – уже никогда не встану. Так и буду ползать. А я хочу ходить!