Яков Семёнович ласково погладил слабоумную по жидким волосам, отечески провёл ладонью по необъятной щеке, потрепал за жирный подбородок. Достал из кармана пиджака шоколадную конфету. Обрадовавшаяся ласке, как грудное дитя, роженица выхватила конфету и запихала её в рот вместе с обёрткой.
– Тётя врач должна тебя посмотреть. Тёте врачу нужен твой животик и то, что пониже.
Слабоумная крепко схватила Сапожникова за руку и уставилась на него нехорошим маслянистым завлекательным взглядом.
– Тьфу ты! – Яков Семёнович не изменил ласкового тона и не прекращал зрительный контакт с отвратительной похотливой жижей, плескавшейся в оловянных глазках неполноценной. Но обращены его слова были к Вере Игнатьевне: – Единственная доступная её мозгу функция: она вычленила мужчину, она знает, что ему интересно. Перед нами, княгиня, эректильный имбецил. Живой, непоседливый и покладистый. Дай-ка мне стетоскоп, тётя доктор. Пациентка явно предпочитает дядю. Сердцебиение плода послушаю. Приведи, будь добра, кого-то из ваших докторов положенного пола. Тебе она не дастся. А передо мною, вишь, вся раскинулась.
– Яша, я поняла, кто перед нами. Я посещала семестр лекций Эмиля Крепелина в Гейдельбергском университете. Знакома с его классификацией слабоумия.
Сапожников выслушал сердцебиение плода. Долго искал, проверял, перепроверял.
– Сквозь такие толщи жира, сама понимаешь, что со звуковой проводимостью. Но я тебя поздравляю, княгиня! У тебя в родах олигофрен. Индивид, неспособный к независимой социальной адаптации. Блаженный. Дурачок. В нашем случае – дурочка. И в мир она исторгнет двойню. Оба плода предлежат головами, что крайне удивительно. Приведи кого-нибудь, я пока с ней посижу. А потом – честь имею. Непременно расскажешь, чем дело кончилось.
Подумав, что Сапожников не рассыпется посидеть, пока она перекурит, Вера вышла на задний двор. Менее всего она ожидала встретить там Сашу Белозерского, полагая, что он или спит, или заседает в ресторане с какой-нибудь приличной девицей, дабы осознать и осмыслить похвалы и обиды, по большей части им воображаемые.
Белозерский курил, прислонившись к стене, глядя в тёмное небо. На плечах его был наброшен кургузый кожух, которым пользовался служитель морга, заходя в ледник. Она кивнула ему и стала рядом. Он поднёс ей зажигалку и заговорил совершенно обыденно и очень просто – на ты, и это было приятное ей «ты», товарищеское «ты»:
– Помнишь неизвестного, скончавшегося от бешенства? Я набрал у него кровь. Пока он ещё был жив, разумеется. Я не успел должным образом прогнать пассажи через кроликов… Господи, я с тех пор ещё дома ни разу не был!