– Простите мою бестактность! – сказала Вера и, поднявшись, подлила коньяку гостеприимному хозяину и себе.
– Вы не могли знать!
Он кивнул в благодарность. С любой другой дамой он бы немедля встал, приняв на себя мужскую функцию «налить и подать». Но ни одна дама прежде не делала этого так легко и естественно, как Вера Игнатьевна. Дамы, как правило, ожидали, намекали, косили взглядом, даже если эти дамы были вольные и любящие выпить в мужском обществе. В княгине Данзайр не было кокетства. Вера Игнатьевна была так полна природного женского обаяния, что это лишало её необходимости лишний раз подчёркивать, что она – женщина. Она была женщиной по сути своей, и никакой мужской костюм, повадка и абсолютно мужская профессия не могли этого ни скрыть, ни изменить.
– Я зачастую элегантна, как полевая пушка! – извинилась Вера.
– О, нет, нет! – c живостью возразил Николай Александрович. – Вы… Моя жена была такой. Прямые естественные манеры. Живой характер. Порыв.
Внезапно он замолчал. Вера увидела, как лицо сильного весёлого открытого человека исказила чудовищная гримаса страдания. Скорби по бессилию. Он проглотил комок, справился с собой, только как-то весь обмяк. Она не торопила его. Не спрашивала.
– Роды. Доктор что-то говорит – я в мороке. Кинулся на него, хорошо Василий тогда здоров был, как Микула Селянинович! Сашку возненавидел! Его Василий и окрестил. Как покойница хотела, в честь наших отцов, она тоже Александровна… была.
Ему всё ещё не давался этот простой глагол, утверждающий окончательную завершённость прошедшего, невозвратность. Что толку говорить: пусть нет – но была же! Её никогда больше не будет, никакие воспоминания и фотографии, никакие свидетельства не вернут её, не будет больше никогда «она есть», только «была». И любви уже нет, наверное. Только пылающая острая боль, негасимая самым признанным лекарем – временем.
Вера не стала нести пошлые благоглупости. Она бы скорее отрезала себе язык, чем стала портить словами подобную исповедь. Быть конфидентом такого человека – высочайшая честь, и её следует принимать в тишине.
– Раздавить хотел! Сашку-то! – Николай Александрович тряхнул головой, сбрасывая самую память о таковом чудовищном желании, пусть сиюминутном. – Сашка, ишь! У какой-то розовой колбасы ещё и имени положено быть!
Последнее произнеслось с нежностью, с любовью. Нежностью и любовью настоящего времени.
Он рассмеялся. И тут же сконфузился.
– Вот ведь! Не знаю, что это я… Мы с вами едва познакомились, а кажется, будто знаю вас всю жизнь.
– Есть у меня такое порочное свойство, – улыбнулась Вера. – Да и вы его не чужды. Мне с вами тоже удивительно просто. Так что будем считать, что мы порочны в равной степени!