– После и из общины инвалидов за пьянку выгнали. С тех пор на улице. И выхода не вижу, даже жизни себя лишить не смог, позорище!
Георгий опустил голову. Мальчишка тревожно глянул на Веру, мол, не сдавай, что я городового позвал! Уж столько боли было в повествовании Георгия, что славный пацан на секунду помыслил, что, может, зря он Василия Петровича кликнул. Мамка, хотя и числила себя атеисткой, в церковь ходила, и иконка дома была. Она вообще была существом крайне добродушным, но манерами и суждениями резка и неряшлива, то её бросало в мистику, в сеансы спиритические, то в кружки всякие. Она себе социалиста нашла, у которого нос всё время в белом был, так уж под его рассказы о справедливости и на панель двинула.
– Вот и всё, Вера Игнатьевна!
Княгиня вздохнула и оглядела гостей. И Егорка, несгибаемый мальчишка, заслуживший уважение всех нищих калек и беспризорников на набережной, вдруг заревел. Как маленький. Стал размазывать острыми кулачками слёзы по щекам.
– Ну вот! Только этого нам не хватало.
Вера встала, подошла к нему, прижала его голову к себе, подержала недолго, поцеловала в макушку.
– Иди умойся! Ванная комната в конце коридора. Ещё лучше – помойся весь. Иначе я тебе не в комнатах постелю, как приличному, а в коридоре тряпку кину, как псу помоечному!
Глаза Егора загорелись, он вскочил и отправился исполнять. Он очень любил ощущение телесной чистоты. За что в начале своей беспризорной карьеры подвергался осмеянию, но такой в нём был нерв, такая ярость, что убедительнее иной физической силы. И коллеги по несчастью довольно скоро стали уважать свободный выбор Егора – тратиться на баню вместо того, чтобы тратиться на «казёнку». Егор не пил. Что тоже делало его исключением, потому что малолетние сироты выпивали будь здоров, иных чистых господ могли легко за пояс заткнуть, хотя доблести в том не было никакой. Ещё Егор любил книги. Но позволить себе не мог. Очень дорого. Иногда заглядывал в книжные лавки Гостиного двора, но получал от приказчиков пинка под зад, что и было понятно: встречают по одёжке и с проводами не затягивают.
Вера подошла к буфету, раскрыла его и достала пыльную бутылку отменного коньяка. Взяла два бокала, дунула в них, скорее для проформы. Пыли Вера Игнатьевна не боялась. Отправиться мыть бокалы – упустить важный момент, утратить настроение. В воспитательных практиках это бывает бесценным – момент.
Разлив коньяк, один бокал она подала Георгию, сев рядом с ним. Он вытаращился на коньяк ничуть не меньше, чем таращился на неё во время грозных окриков, к которым она резко переходила от ласкового тона. И так же легко возвращалась обратно.