– Я даю – можно! – Вера Игнатьевна правильно поняла его страх, здесь не надо было быть семи пядей во лбу. – И сколько я даю!.. За упокой твоей прежней жизни!
Они отпили, помолчали.
– Вы-то сами как?
– Никак. На войне было всё равно: баба я, взгляды мои, – княгиня сделала ещё глоток. – Я принесу бельё, постелю тебе и мальчишке. Надо поспать. Слишком долгие сутки. Мне завтра… То есть уже сегодня ещё кое-где непременно требуется отметиться. Так что спать, спать. Допивай.
Вера опрокинула оставшийся коньяк залпом.
– Мирное время, Вера Игнатьевна? – с горькой иронией спросил Георгий, бывший гораздо чувствительней и гораздо умнее, чем могло показаться.
– Мирное время! – кивнула Вера.
Роднило этих, казалось, совсем разных людей гораздо большее, нежели разъединяло. Их навеки связала война.
Хохлов сидел рядом с племянницей, и всё, на что он был способен сейчас, – целовать её крохотную ручку. Он едва держался, чтобы не заплакать. Матрёна Ивановна и Ася замерли позади профессора, готовые броситься исполнять любое указание по первому едва уловимому жесту. Кравченко стоял с мрачным видом. Белозерский слегка приплясывал от возбуждения, как жеребец, ожидающий похвалы от хозяина за бравое поведение в бою. Концевич по обыкновению вёл себя равнодушноотстранённо, и непонятно было, считает ли он подобную мину профессиональной или же совершенно презирает какие бы то ни было страсти и проявление чувств в принципе.
– Мама скоро будут? – слабо прошептала девочка.
– Скоро, Сонюшка, скоро! Маме запрягают лошадок, – бессовестно лгал профессор, так и не решившийся сообщить своим о серьёзности ранения.
Он бы сейчас не выдержал. Он бы разорался на ни в чём не повинных женщин, обожаемую сестру и боготворимую жену, сходящих с ума. Он запретил им являться в клинику. Потому что они бы стали ахать, узнав, что Соня пережила серьёзное оперативное вмешательство. И что она чудом выжила. Чудом! Они бы разрыдались, увидав окровавленные повязки. А не радовались бы тому, что она жива и очень скоро будет здорова, потому что дети витальны. И ещё потому что эти негодники, Кравченко и Белозерский, не убоялись…
– А папа? Папа скоро будет? Моя Пуня у папы?
Хохлов вынырнул из круто замешенного бульона мыслей и эмоций и, признаться, растерялся. Насупил брови, покрыл её ладошку очередными поцелуями и сказал насколько возможно строго:
– Тебе нельзя так много болтать! Необходимо спать, отдыхать – только так выздоравливают!
– Я не хочу спать! Я хочу пить! – капризно захныкала Соня, любимица семьи, привыкшая милостиво помыкать родителями и бездетными дядюшкой и тётушкой.