И, думаю, что хуже всего для власти было действие кулака мало
замечаемым оружием – пропагандой.
Кулаки ведь были самыми авторитетными людьми на селе, их слово
много значило, особенно для баб, легко поддающихся панике и внушению, стремящихся как можно быстрее осуществить сиюминутное желание и не
задумывающихся о последствиях. И будучи русскими, кулаки прекрасно
понимали русского человека и могли легко играть на алчности, на желании
халявы, на страхе остаться в дураках. Что-нибудь, сказанное ими вскользь, типа: «Умные люди уже волов порезали да мясо продали, а дураки их в
колхоз погонят», - или: «Хлеб на базаре уже 10 рублей пуд, а государству
продавай по рублю – это же грабеж! Даже при царе продавали, как базар
122
скажет. Власть большевистская, вот пусть большевики своей власти по
рублю и продают, а мы люди простые – мы горбом заработанное даром
отдавать не собираемся», - или: «Не дадим хлеба – город сдохнет! Год не
отсеемся, и сдадутся большевички!», - или: «Косой машешь, горбатишься – и
один трудодень! А Иванова сучка в конторе сидит и тоже один трудодень!» -
распространяясь по селам, давало мгновенные разрушительные эффекты безо
всяких поджогов и пожаров.
А большевики, создавая колхозы, к сожалению, делали все, чтобы
пропаганда кулаков стала как можно более эффективной.
Племенные особенности
Еще один момент. Голод начала 30-х был не всесоюзным, он охватил
только Украину и области, в которых было высоким влияние украинского
(малороссийского) мировоззрения – области донских и кубанских казаков.
Великороссы и белорусы проводили коллективизацию не без кулаческого
сопротивления, но все же и без маразма голода. Один из комментаторов этой
работы вспоминал: «Моя бабушка, ныне покойная, проживала до войны в
Угличском районе Ярославской области. Это нечерноземье. Так вот, по ее
словам, до войны их семья получала в колхозе на трудодни 300 пудов хлеба, кроме всего прочего. К тому же имелась своя скотина, огороды. Колхозники
покупали мебель-буфеты, костюмы-тройки и прочие не слишком нужные
крестьянину вещи. Поэтому ни о каких народных страданиях из-за кровавых
большевиков речи не было. Более того, на Сталина молились, за худое про
него реально могли забить. Без всякого НКВД, о котором в деревнях только
слышали, но реально практически не сталкивались».