Место это я выбрал как наиболее укрытое густой листвою деревьев и еще потому, что дорога здесь делала поворот, и лишь тот, кто находился бы совсем рядом, мог бы видеть мое нападение. Теми же кандалами, которые прежде были на руках узника, я сковал двоих чиновников, соединив их правые руки, так что один из них должен был все время идти позади другого, либо обоим приходилось двигаться боком.
Обезоружив чиновников и передав дробовик узнику, я связал альгвасилу руки впереди туловища и оттащил его в сторону от дороги. Затем взял за поводья его лошадь и, углубившись на несколько шагов в заросли с нею и чиновниками, которые брели вконец удрученные, я привязал животину к толстому стволу ореха, а двоих моих пленников к стволу дуба, предупредив, что, ежели жизнь им дорога, пусть помалкивают, что бы им ни довелось увидеть. Скорехонько воротясь за альгваси-лом, которого я оставил на попечении старика, я довольно-таки долго щипал его и тряс, пока не привел в чувство. Тогда, взяв из рук старика дробовик, я отвел его подальше, так шагов на двадцать, и сказал, что никакой я не монах, а просто перерядился, чтобы отомстить альгвасилу, и что он волен идти куда захочет и, коль ему надобно, взять себе лошадь. Старик бросился целовать мне руки и со слезами на глазах поведал, что звать его маэстро Педро де Аранда, что он лекарь из Лиссабона и готов служить мне верой и правдой, к чему его обязывает великое благодеяние, мною оказанное.
Из-за спешки и волнения я до той минуты не очень-то присматривался к седовласому старцу, чья благовоспитанность и учтивость видны были с первого взгляда,— о том же говорила разумная сдержанность его речей и природная осанка и представительность; глядя в его кроткие глаза, я сразу понял, что это человек порядочный и благодарный, а как он назвался лекарем, мне подумалось, что он, пожалуй, мог бы указать мне лекарство от треклятых чирьев, каковые после долгой езды верхом ужасно меня терзали; однако, прежде чем заговорить об этом, я спросил у него, почему отсутствует человек в черном и двое крючков, которые были с ними при выезде из Валенсии. Старик ответствовал, что все трое остались в его доме, откуда его забрали: крючки, мол, сторожат оставшихся домочадцев, а тот, в черном, он писец и производит положенный обыск, ибо завтра явится сборщик королевской казны для конфискации имущества, как то заведено у святейшей инквизиции в случаях вроде этого, когда человека хватают как еретика.
Выяснив, что крючки не застигнут меня врасплох, я немного успокоился и спросил старика, какою дорогой он поедет, чтобы добраться до столь дальнего города, как Лиссабон. Он сказал, что поскачет во всю прыть до Тортосы, где у него есть знакомые, люди весьма знатные и почтенные, они распорядятся, чтобы его спрятали и помогли деньгами для возвращения в Португалию. Я возразил, что на его месте я бы так не поступил; ведь о случившемся наверняка сообщат Эрмандаде, которая станет его разыскивать, тщательно прочесывая все дороги Испании, и как бы ни был он осторожен, однако без бумаг, без документов на другое имя подобное бегство неосуществимо, нечего ему и думать, что он доберется дальше, чем до Кастельона, которого ему не миновать по пути из Валенсии в Тортосу.