Я убедил его последовать моему совету — снять одежду с одного из чиновников и надеть ее на себя, чтобы ходить по Валенсии, не опасаясь быть узнанным, а там зайти к шапочнику, дом которого я ему описал, и сказать пароль: «паи бенвенгада». Я уверил его, что шапочник даст ему убежище, куда я сам всенепременно явлюсь около полудня и там уж что-нибудь прп-думаю, чтобы отправить его из Валенсии на корабле и с бумагами на чужое имя. Пока я все это говорил, старик не сводил с меня глаз, словно бы одолеваемый
сомнениями, вызванными моей молодостью, либо же он хотел убедиться в моей правдивости и в том, что я не из тех, кто скор на обещания невозможного; однако по каким-то признакам, обнаруженным в моем лице, он, видимо, счел меня человеком разумным и снова принялся благодарить, сказав, что последует моему совету. Итак, пока он снимал с себя свое платье, я отвязал чиновника, который был худощавей, и приказал ему отдать мне его одежду, оказавшуюся вполне чистой и целой, хотя была из простого, грубого сукна, какое носят простолюдины. Старик ее надел, она была ему широковата, однако вполне могла сойти за его собственную, и никто бы не догадался, что она с чужого плеча. Когда метаморфоза сия была завершена, он снова рассыпался в благодарностях и, не мешкая, отправился пешком искать спасения под кровом шапочника.
Я же пошел туда, где оставил альгвасила, все еще не способного уразуметь, что произошло,— вытаращив глаза, он пялился на мое лицо и монашескую рясу, как безумный или одержимый; ухватив его за волосы, я заставил его раскрыть рот и затолкал ему кляп из шелкового тряпья, которое принес с собою, а поверх еще повязал большим бахромчатым платком, чтобы не были слышны крики, без которых дело не могло обойтись. Потом потащил его в глубь леса, туда, где оставил чиновников; тут я встал перед ним, откинул монашеский капюшон и повязку, которая прикрывала мне волосы надо лбом, и по изумлению, изобразившемуся в его глазах, я понял, что он меня тотчас узнал, увидав мои русые длинные кудри. Хоть я не подавал виду, что гневлюсь или враждебно настроен, из чего он мог бы заподозрить мои намерения, по сквозившему в его взгляде отчаянию было видно, что он предчувствует ожидающую его участь. Я взял заготовленный прут, прикрепил кандалы к обоим концам и засунул в них его ноги до лодыжек, так что они оказались раздвинутыми примерно на локоть. Затем снял с него штаны, оставив ниже пояса в чем мать родила, и, когда я раздвинул ветви, скрывавшие кол, и все трое увидели его заостренный конец, тут-то началась потеха!