Я ждал его с нетерпением, считал дни, и вот я уже здесь, стою на коленях, завороженно, с восторгом гляжу на Святые дары и внимаю напевной молитве падре Алонсо. Когда хор монахинь грянул «Кирие элейсон», из дарохранительницы сверкнул прежде никогда мною не виданный луч, ритмичными вспышками он сопровождал звуки этого гимна-мольбы, который христиане повторяют испокон веков. Дрожа от волнения, я слышал приближающийся ко мне звон колокольчика, и, когда перед глазами моими появилась чаша и я ощутил на языке нежный вкус облатки, крупная слеза скатилась по моей щеке и капнула на поднос, который держал служка.
Я вышел из храма с сопровождавшими меня Росой и Маргаритой. Видя, как я взволнован, они, обычно веселые и задорные, были немного смущены и шли рядом со мною в молчании до самого дома.
Я чувствовал себя просветленным. Дома пробыл очень недолго. Шумное воскресное веселье не вязалось с моим торжественным настроением. Я носил в себе тело Христово — а тут меня хлопали по плечу, поздравляли с шикарным костюмом, отпускали
шуточки, предлагали вино. По обычаю, я должен был приветствовать всех обитателей нашего дома. А они мне дарили монеты. В винтенах >1 и медных реалах я набрал около трех песо.
В доме Лучо одна только Сара посещала церковь. Сам Лучо, хотя он никогда мне об этом не говорил, был из тех, кто на свой лад верит в Бога, однако духовенство он ненавидел. И все же в последние месяцы мое ревностное благочестие всем внушило уважение. Наверно, они догадывались, что я нахожу в этом величайшее утешение. Даже Тото, старшин из детей Лучо, насмешливый и разбитной парень, не позволял себе отпускать при мне шуточки насчет религии.
Перед вторым завтраком я решил сходить в аптеку.
Дон Лисинио закрывал ее в двенадцать ночи.
Вечерами, после того как я уходил, на моем месте с понедельника до субботы трудился Альфонсо, паренек-галисиец лет восемнадцати. По воскресеньям же Альфонсо работал с восьми утра до двенадцати ночи. Нрава он был смирного, боялся дона Лисинио не меньше моего и слушался беспрекословно. Ему тоже приходилось иногда крутить велосипедные колеса в воздухе, чтобы праздность не испортила его морально и физически.
Я-то по воскресеньям никогда в аптеке не показывался, однако в этот день, самый важный в моей жизни, мне нужно было, чтобы мир узнал о том, что я, Бернардо Пьедраита, ношу Господа в теле своем и душе.
Дон Лисинио тоже считал себя католиком. Каждое воскресенье он в пять утра ходил к мессе, которую служили в Храме басков. Но, сказать по правде, проработав с ним столько месяцев, я проникся отвращением к этому лживому скупердяю. Я замечал, что он плутует, обкрадывает клиентов, недодавая по весу и по количеству, и тут же как ни в чем не бывало читает мне нравоучения. Это был циник.