Она поднимает спинку кровати, ставит поднос на специальный столик и оставляет меня одну.
Я заставляю себя выпить несколько ложек куриного бульона и сгрызть пару сухариков белого хлеба. Выпиваю кружку чая.
Санитарка возвращается с сумкой и букетом.
– От вашего мужа, – говорит она.
Я принимаю букет, и она ставит сумку на кресло. Скрывается за одной дверью, выходит с вазой.
– Давайте я поставлю на столик.
Я протягиваю ей цветы и вижу небольшой конвертик на прищепке. Выхватываю записку.
– Здесь пульт. – Она указывает на стену рядом со мной. – Будет плохо – жмите красную кнопку. Жёлтая – выключает свет в палате, зелёная – вызов персонала, чёрные – регулируют положение спинки кровати.
– Спасибо, – шепчу я.
Конвертик обжигает руку, но я не хочу читать записку Тихона при этой женщине.
– Спокойной ночи, – говорит она и выходит из палаты.
Я торопливо достаю записку. «Севиндж, я люблю тебя. Всё хорошо. Ты – большая умница, моя милая девочка. Я горжусь тобой».
Качаю с досадой головой. Почему нельзя было просто написать, где мой ребёнок?
***
С утра ко мне приходит Герман Олегович. Он так долго рассказывает мне о моём здоровье, что я хочу треснуть врача по голове.
– Ты молодец, Севиндж, держалась, как боец. Думаю, если бы не преждевременная отслойка плаценты и последующее кровотечение, ты прекрасно справилась бы сама. – говорит он с мягкой улыбкой.
– Где мой сын? – устало спрашиваю я.
Уверена, если он сейчас же не ответит мне, я устрою истерику. Неужели я так много прошу? Просто скажите мне правду!
– Он… – говорит Герман Олегович, но в кабинет влетает медсестра.
Она говорит что-то и тянет доктора на выход.
– Извини, Севиндж, я должен идти. Это срочно.
И я снова остаюсь без ответа!
***
Ближе к обеду в приоткрытую дверь всовывается лохматая голова Тихона.
– Не спишь? – он неуверенно улыбается мне и проходит.
– Где он, Тихон? – настойчиво спрашиваю я.
– Малыш пока в кювезе, в детской реанимации. – мгновенно слышу ответ и сжимаюсь от страха. – С ним всё хорошо, Севиндж.
Он берёт мою руку и легонько сжимает:
– Я тебе обещаю, с ним всё будет хорошо.
– Почему он в реанимации?
– Острая гипоксия. Они просто перестраховываются.
– Ты был там?
– Да, я только от него. Внутрь нельзя, но я видел его. Он крупненький, крепенький малыш. С ним всё будет хорошо.
– Слава Богу! – выдыхаю я и начинаю плакать.
– Не плачь, Севиндж, – воркует Тихон и целует меня. – Тебе нельзя теперь плакать. Тебе нужно скорее восстанавливать силы. Ты справилась, девочка. Ты вела себя мужественно. Ты спасла нашего сына и выжила сама.
Я не чувствую ничего из этого. Я чувствую себя слабой и больной. Я чувствую, что провалила миссию.