– Я чуть не потеряла его, Тихон, – вырывается у меня с рыданиями. – Я так боялась! Я не позволяла себе ни на секунду впасть в истерику. Не поддавалась панике. Я делала всё правильно, как учили на курсах, и всё равно не справилась, не смогла родить…
Муж бережно обнимает меня, касается моего лица.
– Севиндж, послушай меня, родная, – от его проникновенного шёпота по моему телу бегут мурашки. – Ты сделала всё правильно. Всё, что было в твоих силах. Использовала все внутренние ресурсы. Когда я нашёл тебя… Я думал, что потерял тебя. Вас обоих. И только благодаря тебе моя семья, моя жизнь остаётся цельной. Я люблю тебя. Даже не думай винить себя. Не сомневайся. Ты невероятно сильная, моя девочка.
– Я так рада, что ты здесь, – шепчу я. – Я боялась, что никогда больше не увижу тебя. Поцелуй меня. Прямо сейчас!
И он целует меня. Сильно. Глубоко. Твёрдо. Жёстко. Вверяя мне все свои эмоции и страхи.
Я вижу животный ужас, что плещется в глубине его глаз. Слава Богу, я справилась! Я не хочу представлять мир, в котором не будет Тихона.
Он.
Вижу, что ей больно, но она упрямо идёт сама. Вдоль стенки. По длинному коридору. До самого дальнего туалета. Хотя в её палате есть своя уборная.
Останавливается. Обхватывает живот руками. И я мучительно хочу прекратить это страдание.
Она поворачивается и машет мне рукой. Улыбается. Успокаивает своим видом. Когда я хочу, чтобы она просто позволила мне поднять себя на руки и утащить обратно в палату. Но она не неженка.
Усмехаюсь ей в ответ. Севиндж отворачивается и продолжает движение.
– Папочка, вы должны дать ей немного независимости, – хмурится пожилая медсестра. – Она быстрее встанет на ноги без вашей гиперопеки.
– Так даю, – бросаю ей и снова устремляю взгляд к удаляющейся хрупкой фигуре, качая головой. – Рано встала.
– Третий день после операции-то? – смеётся та. – В самый раз. Бережёте больно, чай не хрустальная ваза. Как ребёнка на руках носить будет? Или вы на подхвате всегда будете?
Женщина удаляется, и я понимаю, что она права. Севиндж куда сильнее, чем я привык о ней думать.
Захожу в палату и терпеливо жду возвращения жены.
***
Смотрю на Севиндж. Она такая бледная! Прикусывает губу и стонет еле слышно.
– Это настоящее мучение, Тихон, – жалуется она. – Когда мне принесут ребёнка?
– Давай помогу, – я подсаживаюсь ближе и забираю молокоотсос. – Пусть руки отдохнут.
– Мне кажется, они сейчас лопнут, – краснеет Севиндж, – как переспелые арбузы.
Она смеётся, но мне не до смеха. Обхватываю её полную грудь рукой, чтобы удобнее было сцеживать молоко, и чувствую желание.