Так и сижу, боясь шевельнутся, лишь беззвучно опускаю спину на изголовье кровати и блаженно прикрываю глаза.
Утром, чуть тусклый свет ударяет в окно, встаю и прибираю беспорядок. В доме подозрительно чисто. Еда наготовленная на плите. Девчушка времени зря не теряла. Меня порадовать пыталась.
Злюсь на себя, что задержался у Натальи. Нужно было сразу выходить, а не дрыхнуть лишние два часа. Тогда бы и гостя сам встретил. Тогда бы и не случилось ничего.
Иду в баню, Витька у входа жмётся.
– Ну привет, друг! – зло бросаю.
– Хорошо же ты меня встретил, в бане на ночь морозную бросил.
– Скажи спасибо, что не прибил. – огрызаюсь. – Ты чего учудил? Хозяюшку, что стол тебе накрыла, чуть не обесчестил?
– Твою мать! – кричит и за голову хватается. – Выпил малость, а разум затуманило. Прости, брат. На коленях прощение просить стану, если придётся! Знаешь же, какой дурной становлюсь от водки.
– Так и не пей. Не здесь. – отрезаю. – Не при ней. Испугал мне девочку, ужасу натерпелась – на всю жизнь хватит.
– Прости, Тихон, – отвечает понуро. – Ни капли! Обещаю. Ты меня знаешь, слово держать умею.
– Знаю, поэтому на первый раз прощаю. Прощаю, но не забываю. Не сдержишь слово, не посмотрю, что ты мне братом считаешься.
– Понял, – дружелюбно бросает и расплывается в улыбке. – Твоё сокровище не трогать. Чай, не дурак.
Моё. Да не моё. Хоть и мысли шальные в голову лезут. Забрать девчушку и семенем своим пометить. Чтобы только мой запах признавала.
Но не бывать этому. От всего я отказался в своей жизни, чтобы найти и отомстить убийце брата. И слово сдержу.
Мы садимся за стол и тихо переговариваемся. Витюша рассказывает о делах в своей жизни и в конторе, намекает, что заждались моего возвращения.
– Сколько можно по лесу партизанить, Тихон? Двадцать лет прошло. Он уж помер наверно. И так немолодым был.
– Знаю, что жив, гад. – Отрезаю. – Не твоя это война. Моя. Доведу дело до конца и вернусь.
– Ты сошёл с ума, сидя в этой избушке на горе. Мир давно изменился. Подумай, кому и за что ты мстишь?
– Я всё помню, – скриплю зубами. – Не заводи старую, покрытую мхом и пылью, пластинку.
Завожусь с пол-оборота. В глубине души знаю, что Витюша прав, но не могу иначе. Тяжёлые думы разрубает скрип кровати. И он же завершает разговор.
– Доброе утро, – шелестит девчушка и надевает тулуп с ботинками.
Следую за ней по пятам.
– Как ты?
– Всё хорошо, – улыбается она.
Подхожу к ней вплотную. Не могу устоять. Обхватываю огромной ладонью фарфоровое личико и внимательно изучаю склонившись.
– Всё хорошо, – повторяет она. – Честно.