Тональность грубеет от сдерживаемого желания, и я боюсь, что испугал её. Но она лишь сжимает бёдра. Протяжно выдыхаю. Она так же жаждет ласк. Она на взводе.
Располагаюсь удобнее и помогаю устроиться девушке.
– Ох, Севиндж, – выдыхаю я, чувствуя смыкающиеся на члене губы. – Я не смогу сдерживаться… долго… если… ты… Ох!.. Просто… не останавливайся… пожалуйста…
Я на грани. Что она делает со мной?! Стоит ей лишь коснуться, и я готов извергать семя. Сосредоточиваю всё своё внимание на раскрытом цветке перед своим лицом. Притягиваю бёдра. Ближе. Ещё. Вплотную к себе. И касаюсь губами нежной влажности.
Чувствую, как её тело напрягается в моих руках. Медленно скольжу пальцем – туда и обратно – доводя её до исступления. И, когда её сотрясает мелкая дрожь удовольствия и девушка замирает, балансируя на моём языке, я позволяю себе отправиться вслед за ней.
***
Утром я встаю раньше. Пока Севиндж спит, мне нужно изучить бумаги из второго конверта. С нашими болезнями я и так затянул дела.
Вскрываю и бегло просматриваю. Юрист расстарался. Девушек подходящего возраста с таким именем в России не так уж и много. Помня её рассказ, останавливаю выбор на трёх – все они учатся в московских вузах. Кто же ты, Севиндж?
Нехитрые биографии молодых девушек позволяют мне сходу отмести две кандидатуры. Оставшаяся – и есть Севиндж. Моя.
Смородина Севиндж Васильевна. 20 февраля 1999 г.р. Мать – Смородина Надежда Борисовна, в графе отец – прочерк.
Усмехаюсь себе под нос. Смородина, а жаль, что не Малина. Крошка. Совсем. В девяносто девятом я, восемнадцатилетний юнец, отправился на войну за старшим братом. Ему было двадцать два. Но я всегда был мудрее. Спокойнее. Рассудительнее. Сдерживал его. И на войну пошёл, чтобы сберечь. Но не сумел.
Если верить бумагам, Севиндж родилась в Москве, но через полтора года очутилась… в Чечне. У дальнего родственника по матери. Асланбек Талгаев. Не состоял. Не привлекался. Не замечен.
Смотрю на его имя, напечатанное полужирным шрифтом. Что же ты не ищешь своё сокровище, дядя?
***
В наших странных отношениях всё идеально. Время всё расставляет по своим местам, и я уже почти готов признаться себе. Почти готов, но не признаюсь.
Жизнь течёт размеренно между моими обходами, нашими взаимными ласками, тихими разговорами по душам и совместными походами в баню.
Севиндж удивляет меня. Почти на любой вопрос у неё есть ответ. Местами наивный, но не лишённый логического смысла.
В середине февраля мы готовим мудрёную запеканку и как всегда ведём беседу. Севиндж много рассказывает мне о своём детстве, которое и детством можно назвать с натяжкой.