Рассвет после ночи (Паниев) - страница 17

— Вы ее сочинили после гибели Ламбракиса?

Никос молчал, задумчиво смотрел в окно. За него ответила Хтония:

— В день его гибели.

— Ее, кажется, поет… Лулу? — Самандос все же решился произнести имя девушки.

— Лулу только и поет, — тихо произнесла Хтония. — Но особенно хорошо получается, когда вместе с отцом, в два голоса…

Вдруг раздался резкий, настойчивый стук. Во входную дверь сильно барабанили, видимо, сразу несколько человек. В предутренней тишине удары казались тревожными. Такие обвел всех настороженным взглядом, но, услышав с улицы свое имя, бросился открывать дверь. В комнату быстро вошли трое мужчин и одна женщина. По их виду можно было предположить, что кто-то поднял этих людей только что с постели: они были одеты наспех, кое-как. Самый пожилой из пришедших смотрел исподлобья, руки его заметно дрожали, и он никак не мог справиться с волнением…

— Вы что… что… не слышали? — шепотом спросил он.

Такие подошел к нему, пристально посмотрел в глаза. Седой мужчина низко опустил голову и прерывающимся голосом сказал:

— В Афинах… переворот. Произошел военный… фашистский переворот. Начались аресты. У нас тоже. Вот-вот ворвутся и сюда. Такие, надо позаботиться о гостях, о товарище Ставридисе. Таких, как он, в первую очередь… хватают… бросают в черные машины…

После исчезновения с греческой политической арены зловещей фигуры Цириса его преемник Ясон Пацакис со временем стал превосходить своего предшественниц ка в таких темных и тайных делах, как правительственные перевороты, провокации, интриги… Главное, что перенял Пацакис от бывшего шефа тайной полиции, была связь с американскими специальными службами, работав в тесном контакте с ЦРУ. Новый шеф тайной полиции подчинялся высокопоставленным правительственным чиновникам и королевскому двору, но лишь формально. По примеру Цириса он самым наглым образом демонстративно игнорировал, предавал их… И ухитрялся при любых обстоятельствах выходить сухим из воды. После очередного правительственного переворота Ясона Пацакиса обвиняли в тайных связях с американскими резидентами, которые скрывались под личиной журналистов, военных атташе, специалистов технических фирм… Особенно доставалось ему от газет левого толка, которые разоблачали наглое вмешательство некоторых держав и зарубежных тайных служб, прежде всего американских, во внутренние дела страны. Но Пацакис тут же вставал в позу невинно оскорбленного. В ответном срочном интервью ставил условие: если найдется человек, который документально докажет участие греческой тайной службы и лично его в антиправительственной акции, то он немедленно подаст в отставку и отдаст себя в руки правосудия. Это был хитрый ход. Документов, которые подтверждали бы нападки газет на Пацакиса, как правило, не находилось по той простой причине, что их никогда не существовало. Главный шпик и провокатор делал театральный жест, великодушно «прощая» своих противников за «клевету». Так Пацакис и выходил сухим из воды, хотя без участия Пацакиса не происходил ни один правительственный переворот, ни одно скандальное событие в верхах греческого общества. Секрет был прост: Пацакис никогда открыто не встречался ни с официальными представителями зарубежных держав, ни с сотрудниками американского посольства в Афинах, не существовало ни одной магнитофонной записи его разговора с определенного рода иностранцами, ни тайных фото — и киносъемок… И все же Пацакис встречался, и весьма часто, с агентами зарубежных спецслужб, бывал в контактах с американцами и получал от них необходимые инструкции. Но только с теми, кто в случае даже самого крупного провала не числился в списках этих спецслужб и имел сугубо мирную профессию. Это было главным условием способного и весьма осторожного ученика самого Цириса — иметь дело с агентом, который в огне не горит и в воде не тонет, стало быть, и не потянет за собой в бездну политического скандала. Провалы должны быть практически исключены. Пока так и было. Даже в наполненные бурными политическими событиями шестидесятые годы Пацакису удалось проскочить и не запутаться в нитях закулисной борьбы между королевским двором и «непослушными» премьерами. Как это ему удавалось, не знал даже его отец Ахиллес Пацакис, впрочем, не вмешивавшийся в дела сына и увлеченный новым романом. Лишь однажды было сказано «влюбчивому» папа, что у его дальновидного сына рядом с пачкой фотографий оппозиционных деятелей, оставленной Цирисом и пополняемой преемником, есть колода карт, которые он перебирает до тех пор, пока не выйдут нужные фигуры. На вопрос, откуда эта колода карт, последовал уклончивый ответ, что-де принесла в клюве птица из далеких заморских краев. Папа сказал «о’кей» и уже никогда не пытался вторгаться в «святая святых» нового хозяина цирисовского кабинета, который хорошо был известен Пацакису-старшему.