— Звони ещё, — радостно гоготнул он, готовый уже отключиться, но в этот момент на заднем фоне послышались шум и голоса, известившие нас обоих о приходе мамы с Алисой.
Отчего-то мне даже показалось, что он сейчас просто сбросит звонок, но нет, в трубке приглушённо прозвучало грубое: «Твоя...»
— Олесь? — мамин голос был удивительно лёгкий и приятный.
— Привет! — говорить я старалась как можно более воодушевлённо. — С днём рождения!
— Спасибо, — вроде как даже обрадовалась она.
— Желаю… — начала я сходу собирать все традиционные «поздравляю», от крепкого здоровья до благополучия.
— Спасибо, — ещё раз поблагодарила меня мать, — Спасибо, очень приятно, что не забываешь.
Я слабо улыбнулась, стараясь не думать о том, что обычно такие вещи говорят дальним родственникам, с которыми пересекаются раз в пятилетку.
— Пожалуйста, — не зная, что ещё сказать, выронила я, проводя кончиком пальца по металлическому корпусу таксофона и рассматривая на электронном табло счётчика секунды нашего молчания.
Мама отмерла первой.
— Как твои дела?
— Всё хорошо, — поспешила заверить её, — практику сейчас прохожу в очень хорошем месте.
— Молодец, — машинально похвалили меня. — Ты потом приедешь, ну… после практики?
— Нет, работа. Может быть, в следующем году.
— Хорошо… что работаешь, — поспешно добавила мать и вздохнула. С облегчением.
Этот диалог повторялся уже третий год, с первого курса, когда я рискнула показаться на пороге родительского дома. Вернее, на пороге дома отчима, о чем не раз напоминал Геннадий, читая нескончаемые лекции о том, как он приютил меня, воспитал, вложил последние силы, а я вот такая дрянь неблагодарная.
Ну а что я могла на это сказать? Действительно дрянь. И действительно неблагодарная.
— Как Алиса? — поинтересовалась искренне. Отношения с младшей сестрой удивительным образом были самым светлым пятном в этой истории.
— Замечательно, — воодушевилась мать. — Такая молодец! Закончила четверть всего лишь с двумя четвёрками.
— Это замечательно. А как вы? Какие планы на сегодня? Будешь отмечать?
— Ну какое отмечать, — наигранно вздохнула мама, — не юбилей же. Так, посидим малым кругом, только самые близкие…
Мама что-то ещё говорила, но я уже не слушала, печально размышляя о том, что старшая дочь в моём лице уже давно не входит в число близких.
Попрощались мы относительно тепло, успокоенные тем, что на ближайший месяц дочерне-родительский долг можно считать выполненным.
***
Созвон с домом всегда давался мне тяжело, а в такие дни тем более — когда там, за сотни километров от Москвы, они были семьёй, а я… я была тут, самостоятельная и одинокая. Ощущение собственной ущербности каждый раз с новой силой вспыхивало в душе. И каждый раз, без разницы, сколько мне было лет — двенадцать или девятнадцать, это было одинаково больно. Логические доводы и рассуждения не спасали. В такие дни мне как никогда хотелось общества людей, хотелось чувствовать свою нужность, жизненность, особенность.