£ Босс придаёт садомазохизму ещё более творческий характер, по крайней мере, в некоторых его формах (см. Стр. 104 и далее). Я не знаю, как далеко можно зайти, следуя его обобщениям на основе нескольких примеров, которые он цитирует. И мне немного не по себе из-за того, что, кажется, он склонен принимать рационализации своих пациентов как действительно идеальные мотивы. Думаю, это нужно взвесить более тщательно.
Но опять же, пределы изобретательности извращения очевидны. Если вы магическим образом зафиксируете ужас жизни и смерти на одном человеке как на источнике боли, вы контролируете этот ужас, но вы также чрезмерно превозносите этого человека. Это частная религия, которая заставляет слишком сильно «притворяться» и принижает мазохиста, отдавая его во власть другого человека. Неудивительно, что садомазохизм в конечном итоге унизителен, это тепличная инсценировка контроля и превосходства, разыгрываемая ничтожными личностями. Любой героизм относится к чему-то «потустороннему»; вопрос в том, к чему? Этот вопрос напоминает нам о том, что мы обсуждали ранее: о проблеме слишком узких границ. С этой точки зрения извращения – всего лишь демонстрация жёстких границ потустороннего, которые человек выбирает для собственной инсценировки героического апофеоза. Садомазохист – это тот, кто разыгрывает свою героическую драму наедине только с одним человеком; он применяет свои два онтологических мотива – Эрос и Агапе – только к объекту любви. Он использует этот объект, чтобы, с одной стороны, расширить чувство собственной полноты и силы, с другой стороны, даёт волю своей потребности отпустить, отказаться от своей воли, обрести покой и удовлетворение путём полного слияния с чем-то вне его. Пациент Ромма прекрасно продемонстрировал сжатие огромной проблемы до одного партнёра:
В попытке ослабить своё жестокое напряжение он боролся между желанием быть доминирующим мужчиной, агрессивным и садистским по отношению к своей жене, и желанием отказаться от своей мужественности, быть кастрированным своей женой и, таким образом, вернуться к состоянию импотенции, пассивности и беспомощности.
Как было бы легко, если бы мы могли безопасно удовлетворить все желания человеческого существа в спальне коттеджа. Как выразился Ранг, мы хотим, чтобы партнер был подобен Богу, всемогущ, чтобы поддерживать наши желания, и всеобъемлющ, чтобы слиться с ними – но это невозможно.
Таким образом, если садомазохизм отражает состояние человека, действие наших двойственных онтологических мотивов, можно и вправду говорить о честном мазохизме, или зрелом мазохизме, точно так же, как это сделал Ранк в своей необычной дискуссии в «За пределами психологии». Одним из ограничений Фрейда было то, что он не мог довести свою мысль до вывода такого рода, даже если неоднократно подбирался к нему. Он был настолько впечатлён интенсивностью, глубиной и универсальностью садизма и мазохизма, что назвал их инстинктами. Он верно замечал, что эти побуждения проникали прямо в сердце человеческого существа. Но он сделал пессимистический вывод, сетуя на то, что человечество не может избавиться от этих побуждений. И снова он придерживался своей теории инстинктов, которая заставляла его рассматривать эти влечения как пережитки эволюционного состояния, связанные с конкретными половыми потребностями. Ранк, который рассматривал проблему более правдиво, мог преобразовать садизм и мазохизм из клинически негативных вещей в человечески позитивные. Таким образом, зрелость мазохизма будет зависеть от цели, на которую он направлен, от того, насколько зрелый мазохист владеет собой. С точки зрения Ранка, человек будет невротиком не потому, что он мазохист, а потому, что он на самом деле не был покорным, а только хотел сделать вид, что он такой. Давайте кратко остановимся на этом типе проблем, потому что он резюмирует общую тему психических расстройств, которую мы подняли.