Отрицание смерти (Беккер) - страница 24

Но его исчезновение не означает, что страха никогда не было. Аргумент тех, кто верит во всеобщность врождённого страха смерти, основывается главным образом на том, что мы знаем об эффективности подавления. Эта дискуссия, по-видимому, никогда не будет разрешена однозначно: если вы утверждаете, что нечто отсутствует, так как оно подавлено, вы не сможете проиграть; интеллектуально это не честная игра, потому что вы всегда держите козырь в рукаве. Подобные аргументы заставляют многих людей считать психоанализ ненаучным, поскольку его сторонники всегда могут утверждать, что кто-то отрицает одну из их концепций, просто потому что он подавляет своё осознание её истинности.

Однако, подавление – это не волшебное слово для победы в споре; это реальное явление, и мы смогли изучить многие его механизмы. Это исследование легитимизирует его как научную концепцию и делает его более или менее надёжным союзником в нашей аргументации. Во-первых, растёт число исследований, пытающихся достичь осознания смерти, отрицаемого подавлением, через использование таких психологических тестов, как измерение кожно-гальванических реакций; это убедительно свидетельствует о том, что за самой мягкой внешностью скрывается всеобщая тревога, «червь в сердцевине» [29].

Во-вторых, в реальном мире для цели ослабления подавлений нет ничего лучше потрясений. Недавно психиатры сообщили об увеличении количества тревожных неврозов у детей в результате подземных толчков в Южной Калифорнии. Для этих детей было открытием, что жизнь действительно включает в себя опасность катаклизмов, это стало слишком большой нагрузкой на их всё ещё несовершенные системы отрицания – отсюда явные всплески тревоги. У взрослых мы наблюдаем это проявление беспокойства перед лицом надвигающейся катастрофы, когда оно принимает форму паники. Недавно несколько человек пострадали от переломов конечностей и других травм после того, как они силой открыли эвакуационную дверь самолета во время взлёта и начали прыгать с крыла на землю; инцидент был вызван возгоранием двигателя. Очевидно, что эти незначительные признаки таят под собой что-то куда более серьёзное.

Но ещё важнее то, как работает подавление: это не просто отрицательная сила, противостоящая жизненным энергиям; она живет за счёт них и использует их творчески. Я имею в виду, что страхи естественным образом поглощаются стремлением организма к экспансии. Природа, похоже, вложила в организмы врождённый здоровый разум; он выражает себя в самодовольстве, в наслаждении от реализации своих способностей в мире, от слияния вещей в нём и от питания переживаниями на поле его безграничности. Это очень положительный опыт, и когда его испытывает мощный организм, это приносит удовлетворение. Как однажды сказал Сантаяна: лев должен чувствовать себя в бόльшей безопасности оттого, что Бог на его стороне, чем газель. На самом элементарном уровне организм активно борется с собственной хрупкостью, стремясь расширить и увековечить себя в жизненном опыте; вместо того, чтобы сжиматься, он производит больше жизни. Кроме того, он не берётся за всё сразу, избегая ненужных отвлечений от всепоглощающей деятельности; таким образом, казалось бы, страх смерти можно тщательно игнорировать или действительно поглощать через расцвет жизни (life-expanding processes). Порой кажется, что мы видим такую степень утверждения жизни и у человека: я думаю о персонаже “Грека Зорбы” Никоса Казандзакиса. Зорба был идеалом беззаветной победы всепоглощающей ежедневной страсти над робостью и смертью, и он очищал других своим жизнеутверждающим пламенем. Но сам Казандзакис не был Зорбой, отчасти поэтому характер Зорбы казался немного фальшивым – как и у большинства других людей. Тем не менее, каждый наслаждается своим рабочим объёмом базового нарциссизма, пусть и не такого, как у льва. Ребёнок, которого хорошо кормят и любят, развивает, как мы говорили, чувство волшебного всемогущества, чувство собственной несокрушимости, чувство доказанной силы и присутствия надёжной поддержки. В глубине души он может представить себя вечным. Можно сказать, что подавление идеи его собственной смертности даётся ему легче, потому что он защищён от неё своей крайне нарциссической живостью. Такой тип характера, вероятно, позволил Фрейду утверждать, что бессознательное не знает смерти. Во всяком случае, мы знаем, что базовый нарциссизм является усиленным, когда детский опыт был жизнеутверждающим и подогревающим чувство собственного достоинства, самости, ощущение себя особенным, поистине Номером Один. В результате у некоторых людей сильнее развивается то, что психоаналитик Леон Дж. Саул метко назвал «внутренним стержнем» [30]. Это чувство физической уверенности перед лицом опыта, которое помогает человеку легче пережить тяжёлые жизненные кризисы и даже критические изменения личности; оно почти заменяет руководящие инстинкты низших животных. Тут нельзя снова не вспомнить о Фрейде, у которого было больше внутренней уверенности, чем у большинства людей, благодаря его матери и благоприятной среде детства; он знал об уверенности и мужестве, которыми такое детство одаряет человека, и он сам встретил жизнь и смертельный рак со стоическим героизмом. В очередной раз мы получаем доказательства того, что проявление сложного символа страха смерти очень изменчиво по своей интенсивности; как заключил Уолл, оно будет: «в значительной степени зависеть от природы и превратностей процесса развития» [31].