– Ты зачем такие книжки читаешь? – спросил он.
– Поступать буду, – я сказал.
– Куда? – прапорщик сделал лицо то ли озабоченное, то ли возбужденное. И опять вопрос:
– А у тебя есть маленькая фотография?
Я кивнул. Сходил, принес, пока не понимая, к чему все это. Он взял фотографию, намазал клеем и куда-то примостырил. Поставил печать и размашисто расписался. Я сидел с другого конца стола и мало что видел. Потом он еще что-то тыкал. Встав, торжественно и важно изрек: «Вот теперь, солдат, ты – комсомолец!».
Я что-то пытался ответить, но он прервал:
– Не будь дураком, и документы у тебя даже не примут, если не встанешь на комсомольский учет. Бери билет, поступишь, потом захочешь, потеряешь его.
Я думал, что отец на фронте стал коммунистом, а я в армии стал комсомольцем. Билет был жесткий и в кармане торчал колом. Оказалось, прав был тот прапорщик. Но больно, видно, книжки мои понравились прапорщику. Он за меня, к дембелю, как за старого и активного комсомольца, ходатайствовал о вручении знака «Ударник девятой пятилетки». Но это уже было слишком, подарил я ту награду узбеку-хлеборезу на дембельский мундир. Надо было видеть эти благодарные узбекские глаза. Хлеборезу очень даже положено, этот знак давал право претендовать на присвоение звания «Ветеран труда», а труд – почетная обязанность советского гражданина.
***
Сентябрь – теплый, красивый месяц. Проездные документы. Еду домой к своей маме, бабушка умерла. В дороге везде встречают доброжелательно, с открытыми, доброжелательными улыбками, не все успевают разглядеть бульдозеры на петлицах. С самолета Родина вся желтая, но не холодная, самые ягоды и грибы в лесу, самые жирные гальяны в озере.
Картошка в тот год уродилась, мама постарела, как-то сжалась, отец болел, почти не вставал. Если вставал, то кряхтел и ходил, шаркая ногами, курил безбожно. Домик совсем захирел, врос в землю по окна и загорбатился. Заборы повалились, вокруг все дряхлело. Новый сосед появился, играл на баяне. Вечеринку устроили в честь меня – бойца, мама все слезы вытирала, сосед пел ее любимую песню «Стою на полустаночке, в цветастом полушалочке…». Отец молчал, боли его не отпускали, когда пил, легче было, а сейчас уже и пить не мог, рвало. Люблю я их, если, конечно, понимаю, что значит любить. Люблю больше, чем страну и ее вождей.
Меню на столе то же, что и всегда. И вид на проулок тот же самый, грязи, правда, меньше, солнышко постояло. Новостей мама порассказывала: друзья повлюблялись, поженились, детей завели. Таких было трое, а севших было пятеро. Петюнчик, бывший участковый, замерз пьяный в сугробе. Какая- то девушка в магазине про меня у мамы выспрашивала. Завтра сниму сапоги да пойду сам новости узнавать. В сенцах мои перчатки боксерские заплесневели, вынесу, просушу. Пригодятся ли? Чай с черничным вареньем. Я дома.