Между нами и морем лежала Туркмения. В Ташкенте нам надо было получить еще в Москве обещанные туркменские транзитные визы. И тут нас ждал главный облом. Отказ.
Московские туркмены все гарантировали с предельной ясностью – подъедете, мол, и возьмете. Хотя до того они еще много чего обещали, но всегда за этим следовало витиеватое азиатское «а не могли бы вы последовать на…».
Так что сомнения существовали с самого начала. К тому же в Бухаре мы видели десятка полтора разных европейских путешественников, которые ждали милости от Ашхабада месяцами. Одно забавное английское семейство на машине просто поразило нас наивностью. «Как же, – спрашивал сам себя Джон, сорокапятилетний болельщик Манчестера, мечтающий проехать на своей маленькой машинке в Иран примерно нашим же маршрутом, да еще с женой и восьмилетним сыном, – как же так? Как они могут нас не пропустить? Просто пропустить, на один, ну на два дня?»
Через Россию им ехать страшно не хотелось. Для них это тоже визовые хлопоты, огромный крюк и лишние деньги. В Бухаре они торчали уже больше месяца. Объяснить, что могут проторчать и полгода, было попросту невозможно. Оставалось только сочувствовать и кивать головой.
Так что, отправляясь в туркменское посольство, мы не были уверены в успехе своего благородного предприятия. Но все-таки надеялись на лучшее.
Туркменов в Азии не любит никто. Или почти никто. Они тут как бы пришельцы из совсем другого мира. Дело в том, что простых граждан этой страны очень давно за ее границами не видели – покойный хан Ниязов и его товарищи направляли по специальному распоряжению в сопредельные страны лишь особо доверенных лиц. В том, что это весьма специфические персонажи, сомневаться не проходилось – а судить по ним обо всем народе было бы явно некорректно. По крайней мере, Семевский и другие путешественники советского времени писали о Туркмении с нежностью.
Но нам не повезло. Мы живем в другую эпоху.
Туркменское посольство в городе Ташкенте расположилось в невероятно красивом особняке, каком-то чудом уцелевшем после землетрясения и отреставрированном с роскошью, достойной падишахов. К нам вышел консул, дородный восточный бей лет пятидесяти, с лицом, стянутым книзу гримасой собственной значимости, и потому, кажется, никогда не знавшим улыбки. Разговор он начал на чистом английском наречии. Я поинтересовался: «Почему бы нам не перейти на русский? Неужели Вам не знаком язык Пушкина и Путина?»
Оказалось, русский он знал очень неплохо, и пусть с неохотой, но побеседовать на нем согласился. То была последняя уступка с его стороны. В визе нам отказали. Отчего – консул не знал. Они, мол, люди маленькие, все решают в Ашхабаде. Если вышел отказ, значит, отказ.