Приподняв бритую наголо голову, Стахович, без малейшего удивления в своих больших, всегда почему-то печальных глазах, молча кивнул головой в знак приветствия, убрал руку с обреза «дробовика», лежащего рядом на тумбе у стола, и продолжил заниматься птицей. Мирский, сбросив на диван пиджак и шляпу, зашел на кухню, где стоял жбан знатного Якубова кваса, налил себе в большую глиняную кружку и вернулся с ней в гостиную. Устроился в противоположном углу в покрытое пледом кресло-качалку, закрыл глаза и, раскачиваясь в такт мелодии, отпивая малыми глотками квас, заслушался старинным романсом в исполнении Шаляпина.
– Не знаю, Март, что будет дальше с этим миром, но ничего хорошего ждать точно не приходится, если уже дети такое творить стали. Прохожу сегодня мимо старого парка и вижу двух малолетних мерзавцев, творящих несусветное. Ловят голубей, ослепляют их, изверги, и выпускают, а те слепые от ужаса мечутся да разбиваются о деревья и стены домов, а нелюди ржут во все горло. Этому «счастливчику» повезло, успели, только одного глаза лишить. Было у меня огромное желание удавить подонков, пока ещё маленькие и бед больших не натворили, но бог миловал. Изловил и только выпорол, да передал мимо проходившему ксёндзу. Пусть он попробует их души черствые оживить, но, думается мне, все это без толку, – заговорил Якуб в своей обычной манере так, будто сам с собой человек разговаривает, и мысли свои вслух произносит для пущей убедительности их правоты.
Закончив с птицей, Якуб поднялся с подопечным в своих огромных ладонях, в которых того даже не было видно, и отправился в боковую пристройку к своему дому, где он организовал что-то вроде больничной палаты, в которой выхаживал своих разношёрстных и разномастных пациентов. Проходя по комнате, он все приговаривал, разглаживая голубиный хохолок: «Вот и всё. Сейчас, милый, будешь отдыхать. Выхожу, тебя, парень, не волнуйся. Ещё полетаешь. Ясное дело, с одним то глазом, хреново, но всё же лучше, чем слепым то об стенку башку разбивать». Вернувшись в гостиную, Якуб снял халат, подошел к столу, и со словами: «Такие вот дела, дружище. И что делать – я не знаю. Ну, не топить же этих выродков при рождении, прости меня, господи, грешного. Люди же, вроде как», – быстро перекрестился и стал освобождать стол от медицинских принадлежностей. После чего застелил новую скатерть, принес из кухни для вечернего чаепития тарелки с овсяными оладьями, миску с медом и чайник со своим вкуснейшим духмяным травяным чаем.
– Говоришь, изверги из детей растут, а как же тогда твой соседский малец, кажется, Франтишек его зовут? Каждый день к тебе помогать приходит, видно, что от всей души заботиться о больных зверушках, в радость ему это занятие – жизнь спасать. Славный ведь паренёк растёт, – продолжил разговор Мартин уставшим голосом, наблюдая с недовольством сытого человека за тем, как Якуб расставляет посуду к чаю. Отказаться от еды в доме у Якуба было равносильно тому, что плюнуть ему в душу. Поэтому, направляясь к нему, Мартин заранее был готов к тому, что после ужина у фрау Зингер, ему придется перекусить ещё и у хлебосольного друга.