Зачастило, запрыгало сердце у старого рубаки. С трудом удерживал злорадство. Ждал главного: с чем явился незваный? Опорожнили по старой памяти бутылку. Костя начал с боковых, фланговых охватов:
— Советская власть временно оставляет район. За Волгу эвакуируемся. Недельки через две-три, по-видимому, — кивнул на карту. — На Дону оборону держать смысла никакого нет. Кулак у немца на Южном фронте увесистый. И принимать удар сразу — это, брат, рискованно. Поослабить его — наша задача. Обороняться будем на Волге. И оборона столицы, и оборона всей Советской власти будет в Царицыне.
Неспроста назвал город по старинке — с Царицыном связана их крылатая молодость, горячее и лихое время. Демьян Григорьевич сжался весь внутри.
Не давая опомниться, Костя Малых перешел в лобовую:
— Тебе, Демьян, задание… Райком поручает, партия. Возглавишь подпольную группу в районе.
Демьян Григорьевич задохнулся — всего ожидал, но не этого.
— С хлебом связано тут, — после молчания продолжал секретарь, умышленно отводя глаза: давал время Бережному прийти в себя. — У нас элеватор, железная дорога. Словом, надо помешать фашистам отправлять в Германию хлеб. А урожай, сам знаешь, какой нынче… Уничтожать будете на корню, в эшелонах. Люди уже подобраны.
— А я тут при чем?
Жалобно взвизгнул венский стул под Демьяном Бережным; развалясь, он склонил набок тяжелую стриженую голову. Глядел на друга детства крохотными медвежьими глазками суженно, усмешливо. Налитые щеки горячо лоснились. Говорил — явно куражился:
— Я не коммунист. Дажеть как бы и в контры попал. Садочек кохаю. Буржуй, одним словом. А в таком деле советский человек нужон.
— Все правым себя считаешь?
— А кто виноват?
— Директор Заготзерна, коммунист Бережной.
— Бывший директор и бывший коммунист.
Мимо ушей пропустил Костя Малых поправку. Наколол вилкой кусок хлеба, отщипнул, остальное положил обратно в вязанную из ивовых прутиков хлебницу. Жевал медленно, твердо.
— Из-за твоей халатности сгноили живьем на токах столько хлеба. Видите ли, осень дождливая выдалась… Могли бы и судить…
— Кто ж тебе не дозволял? Судил бы… Гм, напужал старую бабу…
Тяжело засопел Бережной. Всунул ладони под мышки, сдавил, воли боялся им дать. Всем телом подался к столу:
— Нет, товарищ секретарь райкома, до той поры, покуда ты не взойдешь на трибуну и всенародно не отречешься от тех слов, что бахнул на бюро в тот день, разговору у нас об этом не будет. Точка.
— Стало быть, отказываешься?
— Да, отказываюсь.
С тем и ушел Костя Малых. Спускаясь с порожка, спросил:
— А ты, Демьян, не забыл, где райком?