Заколебался было Демка, бежать хотел, но увидал, что дед уже пристроился на опрокинутом ящике, в какой бабка выгребает из печки золу, бросился обрадован-но помогать ему стаскивать сапоги. Стащил один, вытряхивая зерно, кричал на весь двор:
— Тю! Тю! Тю!
Но куры и без того уже толклись вокруг него. Вытряс и другой сапОг; обшарил и вывернул карманы темно-синих суконных галифе.
Власовна, косо поглядывая на мужа, ушла от греха в кухню.
Демка, проводив бабку взглядом, отмахнулся: мол, не слушай ее, путного она все одно ничего не скажет. Стал рассказывать утреннее происшествие.
— А ты знаешь, деда! — вспыхнули его светлые глазенки. — До нас в калитку утром ввалился немец. Пу-уза-тый! Дюжее, чем ты. Не веришь?
— Добро, добро.
— Я — до него. Пр-ровал-ливай, говорю, немец, назад, а то деда мой пр-рыйдет, мы наваляем тебе!
— Так и сказал?
— Угу!
Демьян Григорьевич, потрясая могучим животом, беззвучно смеялся, протирая кулаками глаза. Из открытых дверей кухни высунула простоволосую голову Власовна.
— Смейся, смейся… Навершит делов, посмеешься тогда.
— Ну, а немец, немец? — интересовался он, не взглянув даже в сторону жены.
— А немец…
Потупился Демка, орудуя указательным пальцем в носу. Была не была — сознался:
— А немец шикаладку сунул. Поделили поровну всем. И тебе. Мы свое уже давно съели с бабкой.
Сорвался и галопом в дом.
По сторожкому, вопрошающему взгляду мужа Власовна догадалась и успокоила:
— Так, приблудний какой-то. На ночевку. А тот крест доглядел и умелся.
Немецкие власти ввели в поселке льготу для русских, которые занимают ответственный пост в оккупационных учреждениях, — освобождали от солдатских постоев. На таком дворе — воротах, калитке, на дверях дома — чертили мелом особый знак «Z». Поставили такой знак на калитке с улицы и Демьяну Григорьевичу. Сперва он возмутился, стер, а прикинул погодя, сам же своей рукой восстановил ту раскоряку, да поярче, пожирнее. Правда, после того соседи стали отворачиваться при встречах, десятой дорогой обегать его двор, но ничего — с соседями дело временное и поправимое. А от лишних глаз подальше.
Обедать Власовна собрала на воле, в холодке — в кухне душно, да и мухи, как собаки, одолевают. Вынесла круглый столик на коротких ножках, застелила свежей немецкой газетой. (В такой ерунде недостатка она не испытывала: Демьян Григорьевич таскал их пачками на домашние нужды.)
— Демьян! Демьян! — громко крикнула бабка.
— За шоколадкой побежал.
— Вот грец, поотчинит там все настежь, мухи налезут, — возмущалась Власовна, расставляя тарелки.
Прибежал Демка. Сунул деду гостинец; заложив руки за спину, смотрел пылко, неотрывно, глотая слюни, на серебряную хрустящую бумажку.