Нина вернулась в собственный номер в полном раздрае. Ей не хотелось ничего, кроме как рухнуть на кровать и перестать существовать.
Нина не любила пространных размышлений о том, в чём причина её несчастий. Всю свою жизнь, с раннего детства, когда ей впервые сказали, что злиться на хозяина нельзя, она предпочитала не предаваться излишним рефлексиям вообще.
Такова была её судьба, и она была бы, может, не счастлива, но, по крайней мере, спокойна, если бы хозяин принимал решения за неё.
Работа в «Монолите» позволяла «не думать» почти так же, как если бы она оставалась рабыней. Её жизнь была рациональна от и до. Она делала только то, что приносило пользу.
Линия, связанная с Гарретом, существовала в её сознании как бы вне этого. Когда день, полный обязанностей, подходил к концу, Нина могла сесть в уголке своей комнаты, единственной в небольшой квартире техногенного мира под названием Атрус, и долго рассматривать коллекцию материалов, которые худо-бедно сумела раскопать.
Нашла она немногое и, хотя не переставала искать, делала это больше для того, чтобы не потерять контакт со своим кумиром, чем по-настоящему надеясь что-то найти.
В последние годы информация о Гаррете Колберте совсем пропала из сети, потерялась, как теряется след актёра, который перестал выступать.
Нину тревожили эти перемены. Она боялась, что, так же как окончившие карьеру актёры, Колберт живёт где-то в тени и нищете. Подумав об этом, Молтон тут же одёргивала себя и напоминала, что Гаррет – секретный агент. Естественно, в сети о нём ничего нет.
Так или иначе, Колберт оставался единственным хобби, о котором Нина позволяла себе размышлять. Она не думала о том, верные приказы отдаёт её начальство или нет. Не думала о том, сколько добра приносит её работа, а сколько – зла. С тех самых пор, как узнала про «Монолит», она твёрдо верила, что служит правому делу, а всё остальное считала пустыми рассуждениями.
Тяжелее всего Нине пришлось в интернате, когда оказалось, что слова учителей никакого отношения не имеют к той жизни, которая проходит за пределами ученических классов. Вот тогда Нине впервые пришлось рассуждать самой. Она остро осознала собственную наивность, неспособность верно реагировать на поступающие сигналы. Её в момент могли обвести вокруг пальца, просто чтобы посмеяться, а затем оставить гадать: зачем? Бессмысленной жестокости Нина не понимала. Она не укладывалась у неё в голове. От попыток понять, почему другие дети так себя ведут, ломило в висках, но сколько она ни сопоставляла факты, не сходилось ничего.