А рядовые партийцы бежали пешком по тротуарам, обочинам и трамвайным путям, таща чемоданы, узлы, авоськи и увлекая личным примером из Москвы беспартийных большевиков и советский актив. Я тоже должен был влиться в ряды этих сосредоточенно спешащих людей, на лицах которых было написано: "Раз надо - значит, надо; приказ партии - есть приказ!"
Однако папа не приходил, тогда как стрелки на часах, под которыми я стоял, показывали уже час дня. От центра до Новых домов можно было дойти самое большее за полтора часа, я начал волноваться... Между тем авангард бегущих из города, судя по всему, уже проследовал мимо меня. Если мерить военными мерками, то в общей сложности дивизии две различного начальства проехало. И повалил "второй эшелон" из пеших совслужащих - прямо по шоссе, вперемешку с машинами.
"Но куда же девался папа?" - с тревогой думал я. А папа, позвонив мне, в начале двенадцатого вышел из своего института, держа путь через центр Москвы к Заставе Ильича. Когда он подошел к Охотному ряду, народ уже валил по улицам, как во время праздничной демонстрации (таща вместо лозунгов вещи и мелкий скарб или везя свое добро на детских колясках). Откуда-то все узнали, что дороги из Москвы перерезаны фашистами, кроме шоссе Энтузиастов. От площади Дзержинского до площади Ногина вместо десяти минут папа шел целый час - столько народу бежало. На площади скопилась колоссальная толпа; когда папу уже выносило оттуда, вдруг у здания ЦК один за другим раздались два взрыва. Папа уверял, что перед взрывом слышал характерный свист снарядов тяжелой артиллерии - значит, стреляли с расстояния не свыше 25 километров.
На площади началась форменная "ходынка", толпа в панике шарахнулась, давя упавших. Папу чуть не затоптали, он сильно ушиб ногу, а главное, потерял очки, без которых был как без глаз. В таком состоянии он из Москвы уже все равно не мог бежать. Выбравшись кое-как из толпы, он решил добраться на Елоховскую к тете, так как туда было идти в два раза ближе, чем до Новых домов.
На наше счастье, моя героическая тетя осталась в Москве, поскольку она была беспартийная и несознательная. К тому же она боялась бросить свою жилплощадь и пост ПВО на своей крыше, которую считала самым главным участком Великой Отечественной войны. В пятом часу вечера, когда уже стемнело, папа буквально на ощупь приковылял к ней. Тетя же думала, что мы уже уехали, поскольку ни в папином институте, ни у нас в квартире к телефону никто не подходил. (Удивительное дело: не было электричества, радио молчало, а АТС продолжала работать.)