- Совести у тебя солдатской нет! - зло пробурчал капитан. - По твоей милости я, офицер, как свинья, должен был в грязи валяться. Раз ты такой честный, тебе греться на ворованном тепле не положено. И вообще, катись-ка ты лучше от нас к е... матери! Без тебя обойдемся...
После того как офицеры меня прогнали, я был переведен в полковой обоз.
ГДЕ ЖЕ СВОИ?
Раньше мне никогда не приходилось красть. Даже моя китайская няня, водившая меня в мои пять лет в тяньцзиньские бардаки, и та считала воровство самым смертным грехом. Теперь, по прошествии четверти века, я могу чистосердечно признаться, что, несмотря на полученное воспитание, мне доводилось участвовать и в кражах, и в грабежах, особенно в тот период, когда я был писарем в стрелковой роте.
Собственно говоря, и по закону двора у чужих также красть не возбранялось. Это было мне с детства известно. Например, в школе можно было красть все, что хочешь. И если бы не наш директор, Михаил Петрович Хухалов, который жил в школьном дворе и ходил, не расставаясь с холодным оружием, пролетарская окраина растащила бы школу "по винтику, по кирпичику", как пелось тогда в популярной песне "Кирпичики".
Способствовали воровству и наши шефы с завода "Москабель", снабжавшие школу старым оборудованием и инструментом для занятий по труду и поставлявшие в школьную столовку алюминиевую посуду.
Казенное оборудование на социалистическом предприятии всегда находится под угрозой хищения. Похищенная соцсобственность на первом этапе коммунизма, как правило, шла членам коллектива на пропой. Поэтому для обеспечения общественного контроля и в помощь милиции на получаемом нами заводском инструменте был выдавлен глубокий штамп: "Украдено с "Москабеля".
Разумеется, эта информация предназначалась для взрослых строителей социалистического общества. Дети не понимали воспитательного значения этих слов и воспринимали их буквально: раз все равно ворованное, значит, и нам не грех утащить! И тащили, несмотря на хухаловский кинжал.
Впрочем, во дворе я мог считаться своим и без воровства. От меня требовалось лишь не легавить. На фронте совсем другое. На фронте я был солдат, а у солдата должна была быть солдатская совесть. У своих не воруй, а только у чужих.
Когда я отказался стащить для офицеров, с которыми я находился вместе, полковничье колесо, то тем самым попрал святая святых - эту самую солдатскую совесть.
Однажды я, правда, чуть было не слегавил по милости своего друга детства и защитника Карла Маркса. Служил я тогда писарем в саперной роте, и оперуполномоченный Особого отдела Скопцов сыграл на моей преданности пролетарскому интернационализму с целью получить "легавую" информацию о мародерстве в нашей роте.