Дядя засмеялся беззвучным смехом: – Уделала.
– Никого я не уделала. Это была несладкая победа. Ненавижу эти женские посиделки, во главе которой всегда была моя мать, как самая старшая и якобы мудрая, разумеется. Одна бабушка в нашем «бабском царстве» самая адекватная: она просто сидит со своими дочерьми, пьет чай, охает над безумными историями, иногда поддакивает. Это все ее действия. Не помню, когда в последний раз я слышала от нее хоть одно слово.
Он громко вздохнул, скрестив руки. Наступило неловкое молчание.
– Папа давно развелся с ней, хорошо ему теперь, – продолжила девушка, но к собеседнику она не повернулась. Это был монолог для себя и своего успокоения: – Оставил меня малюткой жить с ней, а сам ушел к другой. Хотя, ему нужно отдать должное. Я не застукала сцен с побоями, выяснений отношений, летающими по дому столами и криками. Он ушел тихо, никого не травмируя, хоть и спонтанно. Я… я даже благодарна ему за это.
Дядя, посмотрев на нее, не мог скрыть удивления. Племянница глядела куда-то вдаль, но осознав сказанное, помотала головой.
– Я, конечно, не оправдываю его, поступок мерзкий. Я знаю, что он любит меня. Пускай и к нашему дому на пушечный выстрел не подходит. Зато вне этой «военной» территории он водил меня в город, пытался наладить общение со мной, рассказывал всякое. О нем я знаю больше, чем о матери. Вот только он никак не может оторваться от своей «Мышки».
– Это он так называет свою пассию?
– Ага. Теперь, когда он заделал ей двух детей, все стало еще сложнее. Потому, эти беседы и прогулки перестали быть долгими. Говорит: «Ты уж прости, она у меня больно ревнивая». Да я-то понимаю, а у самого глаза впалые, будто лишенные жизни, а вместе с ними и былого блеска.
– Помнит о тебе и то хорошо.
Та резко выдохнула.
– Да уж… Пригласил он тут меня недавно на выставку картин Рериха. Мол, любит он природу, пейзажи всякие, теперь меня приучает. Ходил по галерее вдохновленный. Особенно его впечатлило, как это все горы и холмы издалека смотрятся. «Будто с фотографии, подойдешь, а это три цвета начерченные пастелью на шершавой бумаге» – прямая цитата. Я тогда подумала: «Надо же какая тонкая натура, ранимая, но непоколебимая душевная надстройка с годами сформировалась, а так зависим от мнения какой-то «Мышки».
– Природа владеет нами, Ринка, и себе мы не принадлежим. Все великие войны начинались от чувства неудовлетворенности и заканчивались тем же. Живем, сами не зная, чего хотим, а мы, Вагнеры, тем более. Вагнеровская порода наша проклятая. Вечно не тех выбираем, и нас выбирают не те.