***
Середина августа. Жара. Ветра почти нет. Море, отражая стоящее в зените безжалостно палящее светило, рябит на мелкой волне бесчисленными слепящими бликами. Касым, стоя на воротной башне Таманской крепости, сбросив сонливость, вгляделся в морскую даль, где ему померещилась какая-то темная точка. Протерев глаза, он смог разглядеть галеру, идущую на веслах в сторону порта. Что делать в таком случае старый янычар знал хорошо. Оставлять пост ему никак нельзя, вот и пришлось возвысить голос, призывая старшего караула.
Чавуш[1] недовольный тем, что его оторвали от кофе и вытащили из благословенной тени, отдуваясь и вытирая пот со лба, обильно проступивший от прогулки под палящим солнцем, почти прошипел:
— Что кричишь, дел больше нет?
— Каторга идет, — указал Касым.
— Великая весть. Я немедленно сообщу мусселиму[2]!! — Не без издевки отозвался Селим. — Нет, постой, Касым. Эту весть надо срочно отправить самому герзетскому паше, да благословит его Аллах! И ради этого ты, сын ослицы, вызвал меня? Ну, идет каторга. И пусть идет.
Он приложил ладонь козырьком ко лбу, стремясь разглядеть приближающийся корабль, на котором уже можно было различить обвисшее алое знамя султанского флота со скрытыми в складках белыми звездой и полумесяцем.
— Что прикажешь делать, каракуллукчу-бей[3]? — С почтительностью спросил Касым, но в глазах его искрой промелькнула насмешка. Когда-то эти двое начинали вместе, но вот одному удалось немного выбиться в чинах и с тех пор Селим при всяком удобном случае старался показать свою власть.
— Ничего. Пусть идут.
— Ворота закрыть?
— Зачем, отродье шайтана?! Ты меня уморить хочешь эти вопросами? Если еще раз без дела позовешь, останешься без ужина, клянусь бородой пророка!
Чавуш гневно пыхтя, отправился вниз, шаркая остроносыми туфлями по истертым ступеням и мысленно проклиная излишне ретивого к службе подчиненного, а Касым от нечего делать продолжил смотреть на быстро приближающийся корабль.
Гребцы, подчиняясь команде, ловко убрали весла, и каторга мягко заскользив по водной глади, подошла вплотную к пирсу, с носа бросили причальные концы, тут же подхваченные на берегу. Подтянув судно вплотную, и надежно закрепив уже и с носа, и с кормы, корабельное начальство с важным видом ступило на сушу. Впереди гордо вышагивал янычарский чорбаджий, с двумя заткнутыми за кушак богато отделанными пистолями. Следом за ним шли два десятка до зубов вооруженных воинов с ружьями на плечах, а рядом торопливо вышагивал какой-то подросток.
Пройдя до конца причала, они с гордым видом прошествовали по подъемному мосту, и, войдя в гостеприимно распахнутые ворота, скрылись из вида. Любопытный Касым, гадая, с каким делом пожаловали такие важные гости, даже ненадолго покинул пост, спустившись по лестнице, чтобы рассмотреть новоприбывших, как неожиданно нос к ному столкнулся с одним из них, быстрыми шагами поднимавшимся ему навстречу. Часовой поднял руку, желая поприветствовать собрата, но не успел. Незнакомец ударил заранее вынутым из ножен кинжалом, и старый янычар с перерезанным горлом рухнул на раскаленные солнцем ступени.