Что же до отца Александра, находившегося при моем войске с самого Воронежа, то его при первом же выходе в море так укачало, что я почел за благо оставить священника в Азове, дабы он там окормлял страждущих.
Первым сюрпризом было то, что местные христиане, казалось, совсем не рады нашему приходу. То есть, бунтовать они, конечно, не бунтовали, но и восторга в глазах, не говоря уж о хлебе-соли, не наблюдалось. Что касается здешнего клира, то получилось совсем интересно. Греческий батюшка вообще попытался сбежать, а когда не получилось, заперся у себя в церкви и прикинулся немым. Настоятель же маленькой армянской церквушки отец Петрос хоть и пришел, но вид у него при этом был как у христианского мученика перед Нероном.
— Что-то не так отче? — без обиняков поинтересовался я.
— Вы уйдете, а мы останемся здесь, — так же прямо отвечал мне священник.
— Отпустите его, — поморщился я. — И сгонять на молебен местных не надо. Что поделаешь, если они татар боятся больше чем бога. Но если кто захочет сам, тем не препятствовать!
В общем, отдуваться за всех пришлось отцу Питириму. Тот, правда, тоже пытался отказаться, но уже по другой причине.
— Расстрига я, — признался он, потупив, как нашкодивший школяр, очи долу.
— А то мы не знали, — громко хмыкнул Татаринов, но тут же устыдился своей непочтительности в присутствии царя и сконфужено замолк.
— И антиминса[1] у меня нет, — привел новый довод самозваный казачий капеллан.
— Что-то прежде тебя это не останавливало, — нахмурился атаман Мартемьянов.
— Антиминс я дам, — неожиданно вмешался еще не ушедший отец Петрос, после чего добавил, — и свечи, и елей и вообще все что потребуется.
— И на том спасибо, отче, — поблагодарил я.
— А вы точно отсюда не уйдете? — немного помявшись, спросил армянин.
— Все в руках божьих, — так же не сразу ответил ему я.
— Тогда сделайте временный алтарь, а когда будете уходить, заберите его с собой, — вздохнул правильно меня понявший священник и, тяжело шаркая, побрел к своей церкви.
— А ты чего ждешь? — обернулся я к Питириму, — ступай за ним. Коли надо возьми помощников.
— Он это, — сделал последнюю попытку соскочить расстрига, — григорианин.[2]
— Да иди ты уже собачий сын! — зашикали на него казаки.
— Сделаешь все как надо, — крикнул я ему вдогонку, — попрошу патриарха, чтобы тебе сан вернули!
В общем, храм мы освятили, может и не совсем по канону, но, думаю, бог нас простит. Питирим с той поры сильно переменился и к концу войны стал если и не образцом пастыря, то очень сильно к нему приблизился. Местные христиане, хоть и не все, на службы все-таки пришли. Казаки, равно как и мои ратники молились истово, будто желая загладить все свои грехи, как прошлые, так и будущие, а на меня навалились новые заботы.